Вывести трактовку вопроса о противоречиях при социализме на правильный, практически плодотворный путь

85

Кандидат философских наук
Т.Хабарова

В последнее время внимание партийной общественности и теоретиков–марксистов оказалось вновь, и самым пристальным образом, привлечено к проблеме диалектических противоречий как движущей силы всемирноисторического развития вообще и, естественно, прежде всего – к вопросу об их роли в условиях того строя, при котором мы реально живём, в условиях первой, низшей фазы коммунистической общественно-экономической формации. Приходится констатировать, – однако, – что после нескольких относительно удачных, хотя и эпизодических «прорывов» на нужный, давно уже требуемый уровень теоретико-философской обобщённости, широты и доказательности завязавшаяся дискуссия опять упорно сворачивает, говоря словами Р.Косолапова из очередной его публикации в «Правде»,[1] куда-то «на обочину пути, который диктуется практикой»; причём, «обочиной» этой как раз и является, – по нашему убеждению, – позиция, представленная в развернувшейся полемике выступлениями самого Р.Косолапова.

Нельзя не согласиться, что «теория и практика социалистического строительства предъявляют всё более строгие и конкретные требования к научному истолкованию проявлений “ядра” материалистической диалектики»[2] – закона единства и борьбы противоположностей; но, – к сожалению, – истолкование этого наиважнейшего предмета, предлагаемое Р.Косолаповым, не только весьма далеко от необходимой «строгости и конкретности», а и носит подчас характер попросту дезориентирующий. Сказанное касается, в первую очередь, продемонстрированного названным автором совершеннейшего непонимания природы «ядра диалектики» как сущностного противоречия развивающейся объективной реальности; отсюда проистекает глубоко неконкретная, бессистемная трактовка противоречий общественно-исторического развития в целом, в том числе и социалистического развития, а затем недооценка и даже прямое отрицание – в нарушение, вот именно, «марксистско-ленинского подхода к общественным явлениям»![3] – значимости основного (сущностного) противоречия всякой общественно-экономической формации, закона соответствия производственных отношений характеру и уровню продвинутости производительных сил. Кончает Р.Косолапов тем, что вся марксистски-научная картина социодиалектического противоречия, его развёртывания, разрешения и подъёма, таким способом, процессирующей реальности на некую новую, качественно-высшую ступень подменяется у него представлением о «соединении противоположностей», – метафизически выхваченным из ленинского контекста и неправомерно гипертрофированным до какой-то чуть ли не «равнозначности» самому понятию единства и борьбы противочленов диалектической пары. Немало «нафантазировано» Р.Косолаповым и на тему о соотношении неантагонистического социодиалектического противоречия с социальным антагонизмом.

Остановимся несколько подробней на каждом из вышеперечисленных моментов по отдельности.

1

Следует, – прежде всего, – как-то основательней и прочней (нежели это фактически нынче у нас имеет место) уяснить, что отнюдь не обо всяком различии, даже если оно и кажется на первый взгляд резко контрастным, «диаметральным», допустимо говорить как о «диалектическом противоречии».

Диалектическое противоречие носит, – как известно, – синоним сущностного противоречия. Сущностное противоречие, – или, что опять-таки то же самое, закон единства и борьбы противоположностей, – это обобщённо очерченная главная, «скелетная» закономерность процесса развития, который совершается таким образом, что развивающаяся целостность раздваивается в наиглубочайшей своей сердцевине на тенденцию или «ветвь», стремящуюся перевести систему в новое, высшее качественное состояние, взломать наличествующие структурные рамки, – и на тенденцию, с другой стороны, направленную на предохранение системы, при этой неизбежной и освежающей структурной «ломке», от слишком радикального, необратимого разрушения. Сущностное противоречие в истории теоретико-философской мысли часто рассматривалось как «борьба» содержания и формы: через «содержание» изображалось революционизирующее, динамичное начало всего процесса, а категория «формы» хорошо передавала представление о начале более «консервативном», стабилизирующем. Этим достижением философской культуры прошлого, в свою очередь, широко воспользовался марксизм, воплотив его, – в конечном итоге, – в учение о производственных отношениях (экономическом базисе общественного производства) как о структуре («форме») общества и о производительных силах как революционном и подвижном содержании структурообразующего социально-экономического «костяка».

Производительные силы и базисные отношения были признаны двумя диалектически противоречивыми сторонами общественного способа производства; тем самым идея сущностного противоречия, закон единства и борьбы противоположностей конкретизировались на социально-историческом материале (или, что то же, «универсализировались», обобщились, ибо диалектическое «конкретное» есть конкретно-всеобщее) до закона соответствия базисных отношений характеру и уровню развития производительных сил. Стало быть, принцип соответствия – это интегрирующая, «становая» концептуальная схема и закономерность при диалектикоматериалистическом, т.е. подлинно-марксистском анализе общественного развития; именно (и единственно) такой подход позволяет понять и представить всемирноисторический процесс естественоисторически, как внутренне, объективно «логичную» последовательность общественно-экономических формаций, позволяет вскрыть и показать мощнейший спонтанный «механизм» межформационных и внутриформационных сдвигов, преобразований, но отсюда и овладеть, сколь возможно, этим механизмом, строить новую формацию не «наощупь», а при ясном свете научного знания. Именно поэтому В.И.Ленин с полным основанием охарактеризовал самый смысл экономико-философского учения Маркса ёмкой и точной формулой – «исследование производственных отношений данного, исторически определённого, общества в их возникновении, развитии и упадке».[4]

Из сказанного достаточно видно, насколько серьёзным и деструктивным отступлением от самых устоев марксизма являются любые попытки взять под сомнение примат принципа соответствия именно как выражения движущей диалектической «раздвоенности» социально-экономического целого, как детерминантной материальной закономерности развития общественной действительности и ведущей методологической схемы подлинно-научного её постижения. На наш взгляд, неуместно запутывает дело, да и попросту недопустим тот уничижительно-небрежный тон, каким говорится о диалектике производительных сил и производственных отношений в статье Р.Косолапова, – как о чём-то «давно известном», «ни на миллиметр не продвигающем вперёд наше познание новой формации» и вдобавок, – что самое странное, – принимаемом в качестве сущностного социодиалектического противоречия лишь, дескать, «отдельными авторами» (среди каковых «отдельных авторов», – да будет ведомо Р.Косолапову, – следует числить, если уж на то пошло, Маркса, Энгельса и В.И.Ленина). Не выдерживает критики, – к чему мы ниже ещё вернёмся, – и проводимое Р.Косолаповым противопоставление принципу соответствия приёма «соединения противоположностей» и закономерности повышения степени обобществления труда. Азы марксистской классики не становятся менее правомочными оттого, что известны давно, а если мы многие годы не можем продвинуться ни на миллиметр в познании ни новой, ни какой-либо ещё формации, в этом «виноват» не закон соответствия, но как раз его практическое отсутствие, как деятельно применяемого методологического инструментария, на нашей идейно-теоретической «авансцене» в течение тех же самых лет.

2

Сообразно общему монистическому духу диалектикоматериалистической философии, в ней сущностное противоречие той или иной целостности видится тоже как единственное, – подобно тому как, скажем, закон всемирного тяготения наличествует не в двух или пяти, но всего в одном «варианте», к которому и сводятся, более или менее опосредованно, все частные его проявления. Конечно, как всякая глубинная закономерность, диалектическое противоречие по-разному преломляется, поворачивается разными своими сторонами, «восходя» из субстанциальных недр развивающейся объективности к поверхностным, внешним её оболочкам и слоям. Это нужно учитывать, но в первую голову необходимо помнить, всё-таки, что если мы исследуем процесс развития системы, то он полностью, суверенно определяется срабатыванием механизма именно её сущностной противоречивости, и коль скоро мы не докопаемся до удовлетворительной картины этого сущностного раздвоения, мы попросту утонем в бесчисленности его «вторичных», «третичных» и т.д. отображений и симптомов, не сможем мало-мальски надёжно установить общую, укрупнённую траекторию движения системы в будущее, а значит, и дать дееспособные практические рекомендации по управлению ею.

Сущностное противоречие, – как нетрудно удостовериться, – «работает» циклически, и для охватываемой им целостности каждый его «рабочий цикл» – это очередной оборот развитийной спирали, подъём системы от данной («старой») качественно-структурной определённости к определённости новой, более высокой. Вся, так сказать, миссия сущностного противоречия заключается в реализации диалектического «скачка», в изменении именно качества системы. Два «соседствующих» между собою качественных уровня, два последовательных «этажа» спирали развития служат как бы ограничителями, исходным и конечным пунктами его «рабочей зоны», и постольку ещё одно широко принятое в классике изображение диалектического противоречия – это противоборство старого и нового качества развивающегося объекта, дивергенция, «схватка» и затем смена его «старой и новой» качественно-структурных характеристик.

Не следует смущаться, что при таком описании акцент внешне переносится на структуру, на форму, а содержание, несмотря на признание за ним революционной, побуждающей роли, остаётся словно бы в тени. Дело здесь в том, что изменение качества, или формы, служит по ходу развития своего рода его (развития) постоянно возобновляемым «конечным результатом»: подъём на новую развитийную, конкретно-историческую высоту можно считать фактически совершившимся, лишь когда он закреплён, зафиксирован структурно, и если этого нет, значит, виток спирали не «замкнулся», данный качественный рубеж нужно «штурмовать» повторно. Революционность же содержания обусловлена не какой-то его принципиальной «бесструктурностью», но именно тем, что в начальный период диалектического противостояния оно внутренне, в потенции выступает носителем как раз той самой новой формы, которая предопределена сменить собою сегодняшнюю, «старую». Вполне оправданно поэтому, – как мы уже и отметили, – представление развития исключительно через историю «возникновения, расцвета и упадка» закономерно усложняющихся и сменяющих одна другую форм (структур), причём среди них каждая вышележащая («новая») в свой срок, посредством революционного начала – содержания, входит в диалектический «конфликт» с нижележащей («старой»), перебарывает и вытесняет её, «снимая» (творчески ассимилируя) при этом всё, что было в предшественнице удавшегося и ценного. Обратим лишний раз внимание, что этой трактовке явно отдан приоритет и в учении основоположников марксизма–ленинизма о межформационном переходе как о замещении «старой» системы производственных (социоструктурных) отношений «новою», экономически более стимулирующей и более демократичной, «эгалитарной» в социально-политическом плане.

Если мы взглянем теперь на образцы «противоречий социализма», приводимые Р.Косолаповым, то увидим, что ни одно из них не отвечает грамотному, философски-«академичному» определению сущностного (т.е., собственно диалектического) противоречия и, следовательно, не монет быть принимаемо за методологический и «онтологический» ориентир при выявлении долгосрочных перспектив развития нашего общественного строя. Согласно всему вышеразобранному, диалектическое противоречие как таковое, – о котором единственно и имеет смысл говорить в связи с «ядром диалектики», – налично лишь там, где предполагаемые противочлены сопряжены между собой как форма и содержание, или же как предшествующая и последующая ступени на «узловой линии отношений меры», как «старый» и «новый» качественно-структурные уровни, причём обязательно должно просматриваться движение становления системы в её новом качестве, переход её с одного из этих уровней на другой. Но о «противоречиях», на которые ссылается Р.Косолапов, ничего даже и похожего сказать нельзя.

Несостоятельно, прежде всего, самое разделение «социальных противоречий» на какие-то «два вида», – сообразно, якобы, «созидательным и негативным тенденциям», действующим в нашем обществе. Во-первых, – как было уже достаточно детально показано, – сущностных социодиалектических противоречий не «два», а оно одно; причём, на то оно и противоречие, что им в равной мере охватываются тенденции как созидающие, так и препятствующие созиданию, прослеживается их борьба и выявляется преобладание, на данном конкретном этапе, той или другой из сторон. Во-вторых, диалектическое «новое» и «старое» (именно в теоретико-философском, а не в обыденном понимании этих терминов!) – отнюдь не синонимы «созидательному» и «негативному». «Новое» не только созидает, но по необходимости и рушит, а нынешнее «старое» некогда само являлось передовым, да и сегодня его роль, как правило, совсем не всецело регрессивна.

Далее, Р.Косолапов перечисляет «противоречия»:

  • между принципами коллективизма, устоями социалистического образа жизни, ростками коммунистического завтра – и пережитками частнособственнических отношений, «родимыми пятнами» капитализма;

  • между ростками коммунизма, наиболее зрелыми формами коллективистских общественных отношений, потенциально более сильной социалистической новью – и тем, что хотя и было вызвано когда-то к жизни социализмом, теперь, устарев, перестало соответствовать изменившимся условиям;

  • между сознательностью, наступающей в тесном союзе с передовой наукой, – и стихийностью, которая оказывает упорное сопротивление, опираясь на невежество, ложь и предрассудки.[5]

Ну, можно ли всерьёз утверждать, – ещё и апеллируя при этом к марксистской «строгости и конкретности», – будто перерастанием социализма как фазы коммунистического способа производства в собственно-коммунистический общественный уклад движет – а ведь речь-то идёт именно о движущей силе этого процесса! – его (социализма) раздвоение по существу на «устои социалистического образа жизни» и родимые пятна капиталистического прошлого, на передовую науку и ложь с предрассудками, и т.п.? Где же здесь обязательная, – повторяем, – для корректно определённого диалектического противоречия взаимосвязь сторон как формы и содержания или как двух соседних качественных «узлов» на линии отношений меры? Что же, – «пережитки частнособственнических отношений» и «принципы коллективизма» – это содержание и форма? Или, может быть, две последовательных структурных стадии во «внутрифазном» прогрессировании социалистического общественного устройства? Молчим уже о том, что марксистский материализм не мыслит никаких общественных «движущих сил» вне вскрытия имманентной противоречивости соответствующей конкретно-исторической ступени развития материального производства, – и именно там их ищет, а никоим образом не в борьбе передовой науки с невежеством, хотя и такая борьба сама по себе всегда уместна и похвальна.

Несколько ближе к истине указание Р.Косолапова на противоречие между «социалистической новью и тоже социалистическим, но устаревшим».[6] Однако, и здесь следовало бы говорить не об абстрактной «нови», не о каком-то туманном «тоже социалистическом», неизвестно где, в какой сфере общественного бытия или сознания проявляющемся, а конкретно – о периодическом устаревании структуры отношений по присвоению средств производства и об обновлении неотвратимо «окостеневающей» архитектоники социоструктурных отношений через побуждающие «толчки» со стороны производительных сил, в первую очередь – со стороны их главного элемента, трудящихся масс.

Самоочевидно, как представляется, – если подвести краткий промежуточный итог сказанному, – что рассмотрение затронутой фундаментальнейшей проблемы Р.Косолаповым пока находится на уровне чисто-литературном, но не марксистски-научном, и данному автору целесообразно было бы несколько улучшить свою собственную теоретическую ориентацию в обсуждаемых вопросах, прежде нежели советовать другим, – тем паче со страниц центральной газеты, – на чём им надлежит сейчас сосредоточить свои усилия. «Противоположности», которыми оперирует Р.Косолапов, не суть компоненты правильно вычлененного диалектического противоречия, это просто журналистски заштампованные, взятые в случайном, поверхностном сопоставлении обрывки классических формулировок («ростки коммунистического завтра – родимые пятна капитализма» и т.д.); всё это, возможно, и годится в литературно-публицистических, популяризаторских целях (и то ещё вопрос, насколько годится!), но выдавать подобную мешанину за научное проникновение в ответственнейшую проблематику объективно-исторических движущих сил, вот именно, социалистического и коммунистического строительства, по нашему убеждению, – весьма скверная и несвоевременная «услуга» как непосредственно марксистской общественной науке, так и её нынешним связям с широким социально-практическим положением дел: связям, которые своей излишней «истончённостью» и без того вызывают сегодня непрерывные и всё усугубляющиеся партийные нарекания.

Стоило бы отметить тут заодно, что обращение к критериальным признакам сущностного противоречия положило бы конец затянувшейся и всецело деструктивной «конкуренции», которую упорно пытается составить принципу соответствия так называемое «противоречие» между производством и потребностями.[7] Можно, конечно, продолжать выдёргивать из контекста марксистской экономико-философской доктрины высказывания, «свидетельствующие», якобы, что классики склонны были усматривать скрытую пружину всемирноисторической эволюции в противостоянии «производства и потребления»; но не лучше ли, всё-таки, согласиться с той неоспоримой очевидностью, что в последнем счёте, в итоге всех поисков, марксистская мысль остановилась, как на формулировке генеральной закономерности социодиалектического восхождения, на законе соответствия экономического базиса характеру и уровню развития производительных сил.[8]

Между производством и потреблением нет «полного» диалектического соотношения по типу «формы и содержания»; производство в узком, специфическом смысле, как производство материально-вещественных благ, и потребление (в том же смысле) являются разными фазами единого экономического процесса, и если производство здесь создаёт социально-экономическую «форму» для потребления, то оно в такой же мере служит «формой» и для других фаз, прежде всего для самого себя. Так что «за изъятием» потребления, у производства в качестве формы остаётся ещё преизрядно всякого иного «содержания», – тогда как, скажем, производительные силы в качестве содержания полностью исчерпывают категорию производственных отношений, исследуемых в плане их общественно-структурирующей, формообразующей функции. Но это и указывает на социодиалектическую «равнозначность» базисных отношений и производительных сил, – и, с другой стороны, на неравнозначность «производства» и «потребления», на их существенно несовпадающий «вес» и на невозможность, таким образом, их сопоставления в роли членов социодиалектической пары.

Если же терминология «производство – потребление» берётся в смысле более свободном, экономико-философском, – когда определение «способ производства» используется как однопорядковое, практически эквивалентное определению «общественно-экономическая формация», – то тут выясняется, что высшей, подспудно движущей потребностью человека выступает потребность в самом по себе производительном труде – в труде-творчестве и в самореализации таким путём себя как социально полноценной, всесторонне развивающейся личности. Но в таком случае сразу встаёт проблема владения средствами производства, ибо труд не может быть раскрепощён и превращён в поголовно-творческий, покуда средства производства применяются одной частью общества в целях эксплуатации и социального закабаления другой. Однако, комплекс вопросов, связанных с революционным «отвоеванием» средств производства трудящимися у эксплуататоров и с дальнейшим всемерным, непрекращающимся развитием и углублением именно их (средств производства) массового, «поголовного» присвоения, несравнимо более адекватно решается в концептуальных рамках закона соответствия структуры собственности имманентному движению производительных сил, – детерминирующей составляющей коих трудовой народ как раз и является. Почему марксистско-ленинское учение и остановилось, в конце концов, – повторим лишний раз, – на принципе соответствия, а не на схематике «потребление – производство». Ибо если мы, философы, будем экономистам-«прикладникам» и хозяйственно-политическим руководителям толковать о «потреблении», оговаривая тут же, что в первую очередь нами подразумевается властно-распорядительное «потребление» самого производственного аппарата страны, – едва ли, как можно опасаться, они достаточно хорошо нас поймут.

3

Следующим шагом постараемся ближе разобраться с «соединением противоположностей», – в том виде, как оно фигурирует у Р.Косолапова.

Схема «соответствия», – в порядке последовательного развёртывания стадий социодиалектического цикла, – действует так, что в полосе «устаревания производственных отношений», когда заканчивается предыдущий цикл, окостеневшая и утратившая всякие стимулирующие потенции форма собственности словно бы «ложится» всей своей тяжестью на производительные силы, сдавливая и стесняя прежде всего их главный элемент – непосредственно производящий класс и порождая непреодолимое стремление от неё избавиться; причём, этот напор, идущий изнутри класса–производителя как суверенного материального носителя целостности и осмысленности общественного производства, выступает мощнейшим объективным фактором социопроизводственного развития, – тем самым фактором, который единственно и позволяет говорить о «взламывании», «сбрасывании» спонтанно меняющимися производительными силами переставших «соответствовать» им, обветшалых общественных структур.

Стандартный и наиболее пагубный, досадный промах при изучении и описании «работы» закона соответствия, – это перенесение инициирующей роли во всём совершающемся движении с человеческого компонента производительных сил на вещный (на технику); ошибка эта, – как легко убедиться, – восходит к механицистскому, технократическому «течению», отколовшемуся в своё время от марксизма и извращавшему взгляды Маркса в духе апологетики технических средств и преуменьшения значимости народных масс во всемирноисторическом процессе. Отсюда получаются всевозможные мнимые «неувязки», якобы, марксистского теоретико-философского объяснения со складывавшимися здесь и там реальными историческими ситуациями.

Так, Р.Косолапов пишет:

«Согласно выводам классического марксизма–ленинизма, адекватной социализму технической базой является крупное машинное производство с тесной органической подгонкой различных звеньев разделения труда, с соответствующей слитной технологией. Так рисуется положение в теории. А на практике социалистическая революция пока ни в одной стране не заставала столь идеального состояния народного хозяйства».[9]

Вот уж совершенно напрасный поклёп на «выводы классического марксизма–ленинизма»! Невелика была бы цена марксистско-ленинской теории, если бы ни в одной стране пролетарская революция не произошла сообрвзно её выводам, а всё только им вопреки.

В действительности классический, вот именно, марксизм–ленинизм, говоря о «готовности» производительных сил к мощной, революционной социально-политической перестройке, о «перерастании» ими наличествующей системы базисных отношений, имеет в виду вовсе не какое-то технически–»идеальное» состояние народного хозяйства, а наипервейшим образом – революционную зрелость главной производительной силы, достижение ею, как субъектом и материальным носителем любых качественных перемен в обществе, такого рубежа, за которым ныне господствующий способ соединения со средствами производства становится объективно нетерпим и неприемлем для неё, и вся жизненная энергия массы с железной неотвратимостью обращается на его ниспровержение. Созревшие для социальной революции производительные силы – это динамичный и активный революционный класс, которому внутренне, имманентно необходима новая форма собственности на средства производства, дабы он проявил в её рамках, конкретно-исторически более гибких и «просторных», свои творчески-созидательные возможности; причём, класс – будущий гегемон в значительной степени понимает своё объективно-историческое положение, свою миссию и свою «потребность» в средствах производства, под влиянием просветительской и организаторской деятельности революционной партии.

С этой точки зрения, если мы окинем взглядом какие угодно из свершившихся до сего дня социалистических (да и не только социалистических) революций, то сможем удостовериться, что ни одна из них не показала принципиальных, существенных расхождений с вышеобрисованной марксистской схемой. Повсюду и всегда новая общественно-экономическая эпоха начиналась с того, что класс–революционер, – внутренне, объективно уже направляемый в своих социальных исканиях контурами нового способа присвоения условий производства, являющийся (повторим) прямым физическим носителем этой новой структурности, – взламывал слишком тесные и «низкие», отжившие базисные «перекрытия», поднимал «структурный, потолок» общества на немыслимую прежде объективно-историческую высоту и образовывал тем самым необходимое, общественно-гарантированное «структурное пространство», «простор» как для своего непосредственно-личностного развития, так и для очередной «волны» наращивания, приумножения, расцвета материально-технической, вещной составляющей общественного богатства, общественных производительных сил.

Колоссальнейшее системно-организующее значение этого первоисходного акта установления новых базисных «рамок» для развития всякой новой общественно-экономической формации, как правило, глубоко недооценивается. Между тем, если новая формация не сумела ещё оградить и гарантировать себя вот такой первоначальной «базисной коробкой», если она не имеет перед собою структурно-исторического «пространства», куда ей двигаться, – она как таковая развиваться не может и не будет. Нельзя обогатиться посредством рабского труда, если не существует, в той или иной форме, самого института рабовладения; нельзя завести мало-мальски жизнеспособного помещичьего хозяйства, если отсутствует феодальное право земельной собственности; и нельзя развернуть практически никакой (кроме, разве, торговли да ростовщичества) буржуазно-предпринимательской деятельности, если земля из объекта феодального права не превращена в объект «свободной» рыночной купли–продажи. Точно так же нельзя и трудящемуся надеяться самоутвердиться в обществе через творческую соревновательность в работе, через открытое и охраняемое законом проявление своей социально-критической инициативы, если социалистическая собственность на средства производства не декретирована в стране в полный свой «рост» и вся мощь только что возникшего пролетарского государства не брошена на её защиту, укрепление и возвышение.

Конечно, и рабовладельческая, и феодальная, и частнокапиталистическая, и социалистическая системы собственности не сваливаются откуда-то в статично-завершённом виде, они проходят «внутри себя» долгий и сложный исторический путь развития, конкретизируются, разветвляются, отшлифовываются и т.д. Но тут чрезвычайно важно осознать и то, что способ присвоения средств производства – как отношение качественное, т.е. меняющееся сразу в целом, через «скачок», – с первых же своих шагов утверждается, в известном смысле, «в полном объёме»: со стороны своего, вот именно, исторического «качества», если не со стороны «количественной» разработанности, детализованности, чисто-экстенсивной внедрённости в государстве и т.п. Социалистическая форма собственности на основные общественные средства производства может не охватывать ещё всего народного хозяйства, сосуществовать с другими экономическими укладами, находиться с ними в противоборстве, быть ещё недостаточно сильна и пр.; но она не может утвердиться «наполовину» в принципиальном, сущностном аспекте: трудящегося или допустимо эксплуатировать с целью извлечения капиталистической прибыли, или недопустимо. Середины здесь нет; эксплуататорство – или признанная экономическая «норма», или государственно искореняемое социальное зло. Точно так же землю или можно свободно продать и купить на рынке недвижимости, или нельзя; и между этими двумя состояниями тоже лежит всемирноисторический «скачок», именуемый – буржуазный революционный переворот.

Итак, социально-политическая («структурная») революция совершилась; тем самым замкнулся предшествующий «рабочий цикл» сущностного социодиалектического противоречия, и оно, – в том его облике, какой был свойствен закончившемуся этапу, – разрешено. Базисные отношения (через «вмешательство» молодой, тут же активно складывающейся революционной надстройки) «вытолкнуты» к новой качественной высоте, «приведены в соответствие» – с чем? Вот кардинальнейший вопрос, на котором крайне нежелательно «поскользнуться»; марксистская его «расшифровка» гласит:

с общественно-созидательными возможностями класса, осуществившего революционный сдвиг и пришедшего, в результате революции, к экономическому и политическому господству (но ни в коем случае не с какими-то техническими ситуациями в народном хозяйстве!).

Стартовал, – таким образом, – новый социодиалектический цикл; он открывается подробно нами в предыдущих абзацах описанной фазой, которая и есть, собственно, соответствие, фигурирующее в названии фундаментального марксистского закона: это период » высокого стояния» социоструктурных отношений, когда они общественно (революционно) утверждены во всей полноте своей новой, освежающей исторической качественности, но гарантируемые ими перспективы развития только ещё «сданы в эксплуатацию», если можно так выразиться, только ещё подлежат освоению и исчерпанию. В фазе «соответствия» (экономического базиса творческим потенциям класса – нового гегемона) производственные отношения выполняют роль главного двигателя производительных сил, по определению И.В.Сталина; новый доминирующий класс, на какое-то время сплотив, мобилизовав вокруг себя и другие социальные слои, деятельно осваивает развернувшийся перед ним производственно-отношенческий «простор», строит технико-вещественное, технико-культурное «тело» присущего ему конкретно-исторического типа цивилизации. Однако, и этот очередной всемирноисторический уклад отношений собственности не может оставаться и не остаётся «вечно новым»[10]: создаваемые им потенциальные «поля» общественного прогресса постепенно реализуются и исчерпываются, технико-экономический рост замедляется, затрудняется, аппарат управления утрачивает гибкость, «слепнет», бюрократизируется; в недрах социального организма намечаются и быстро углубляются линии ещё невиданных, «непривычных» классовых конфронтаций. Базисные отношения из творчески-стимулирующей, движущей формы развития производительных сил превращаются в их оковы, в «тормоз», соответствие между ними нарушается (или, что то же самое, обостряется социодиалектическое противоречие); данный, текущий «виток» (цикл) общественно-экономической истории требует естественного «замыкания», разрешения противоречия, крупных социоструктурных преобразований и выхода «скачком» на новые качественные рубежи, – под водительством нового всемирноисторического гегемона или прежнего, но сумевшего как-то «омолодиться». О том, как проявляется эта универсальная по своей внутренней сути объективно-историческая «диспозиция» в обществах антагонистических и неантагонистических, мы в дальнейшем изложении ещё потолкуем, покуда же констатируем следующее.

Скоординированность всей всемирноисторической эпопеи в её объективно-логическом развёртывании на спонтанное развитие человеческой составляющей производительных сил настолько важна для правильной теоретико-практической ориентации во всех этих процессах, что данный капитальный, системообразующий факт давно бы уже надо «оформить» в марксистской науке самостоятельным законом, назвав его, хотя бы: закон инициирующей роли главной производительной силы, или как-то ещё в том же духе. Самоочевидно, что до тех пор, пока мы этого не сделаем, мы и принципом соответствия пользоваться, как полагается, не сможем, – ибо всё время будем сбиваться во всецело ошибочную, тупиковую колею «соответствия» производственных отношений не первичному субъектному, а вторичному объектному, вещному (не путать с «объективным»!) началу материального общественного развития.[11]

Вернёмся к аргументации Р.Косолапова.

Из вышеизложенного явствует, что на стадии «взаимосоответствия» (сторон социодиалектического противоречия) вполне закономерно и естественно известное – подчас весьма значительное – отставание материально-технического компонента производительных сил, ибо отношением «соответствия» сопряжены между собою не базисные структуры и техника, а базисные структуры и люди (класс–производитель). Если обновившийся базис и «соответствует» в этот момент материально-вещественному содержанию социопроизводственного процесса, то лишь в том смысле, что он открывает научно-техническому развитию необходимый институционный «простор» на определённое время вперёд. Ведь коль скоро, – скажем, – предприимчивость, пытливость ума и инженерное изобретательство практически караются законом (как это и было, по существу, в западноевропейских странах накануне буржуазных революций), тут никакой технический гений не поможет, великие изобретения останутся одиночными ростками и массовидного, подлинно-общественного продвижения на инженерно-техническом поприще не получится. Никто, – поэтому, – нигде и никогда не наблюдал промышленного переворота прежде характерно-буржуазных преобразований в политической надстройке и производственных отношениях. Точно так же никогда и нигде социалистическая индустриализация не предшествовала взятию власти пролетариатом. И это происходит не «вразрез» с теоретическими предуказаниями марксизма–ленинизма, а в совершеннейшем и полнейшем согласии с ними. Класс–революционер берёт власть, утверждает новый способ взаимосочленения факторов производства, и эта новая форма собственности какой-то период служит «тягачом» всеохватывающего материально-культурного подъёма, сама постепенно «снашиваясь» и окостеневая, по мере исчерпания заложенных в ней возможностей. Технико-производственный рост на данном базисном основании в своей наивысшей точке как раз и упирается всегда в тот неотвратимый предел, что питавшее его основание «вычерпано до дна» и устарело.

Что касается Р.Косолапова, он всецело неверно истолковывает фазу «соответствия» – т.е., нормальную и наиболее плодотворную рабочую стадию социодиалектического противоречия – как некий «парадокс»: тут, мол, передовые производственные отношения «приживляются» на недостаточно ещё развитую, в сравнении с ними, материально-техническую часть, налицо «временно неизбежное соединение противоположностей».[12] На самом же деле никакого насильственного (или, может быть, искусственного), парадоксального по своей природе «соединения противоположностей» во всём этом нет, – и прежде всего по той простой, неоднократно уже нами анализировавшейся причине, что вещественно-репродуктивное, техническое наращивание народнохозяйственной «плоти» не является диалектической противоположностью передовому, революционно воздвигаемому экономическому базису. Истинные диалектические противоположности в данной ситуации – реконструированный, обновлённый базис и революционный класс – ни в каких «соединениях» не нуждаются, ибо они уже «соединены» только что отгремевшим политическим переворотом и находятся между собою, как было сказано, в состоянии «соответствия». По отношению же к материально-техническому элементу производительных сил новая базисная системность выступает не «противоположностью», а главным двигателем его развития, социодиалектическим «тягачом», который выдавливает для технической мысли и технического действия на рассматриваемом конкретно-историческом этапе своеобразную «экологическую нишу» в потоке всемирной истории, каковую «нишу» техника сейчас и заполняет. Трактовать это движение, – по Р.Косолапову, – как «преодоление создаваемого соединением противоположностей противоречия» нельзя: противоречие предыдущего цикла уже разрешено политической революцией, а для цикла текущего, который покуда работает в режиме «соответствия», фаза обострения ещё довольно далека, она развернётся позже, когда новые производственные отношения начнут «выдыхаться».[13]

Иначе говоря, у Р.Косолапова здесь опять та же систематически повторяемая им ошибка, что ему никак не удится правильно определить и сопоставить противочлены социодиалектической пары. Достаточно взглянуть, какой получается абсурд, если прокламируемое им «соединение противоположностей» применить к действительным социодиалектическим противочленам: выйдет, будто мы должны любой ценой продолжать «соединять» устаревшую совокупность производственных и надстроечно-управленческих отношений со стремлениями и запросами необратимо «выпрастывающейся» из этих рамок главной производительной силы. Не такого ли рода «рекомендации» спровоцировали в той же Польше кризис, разразившийся там четыре года назад?

Ссылки на В.И.Ленина ровно ничего в затронутом плане не доказывают, бьют мимо цели. Подобных фантастических «принципов» и «установок», чтобы рассудку вопреки, наперекор стихиям «соединять» обветшалые и изжившие себя базисные конструкции с требующими новых, прогрессивных организационных форм производительными силами, В.И.Ленин не выдвигал и выдвигать не мог; вся эта путаница – безусловно на совести самого Р.Косолапова и к В.И.Ленину ни малейшего касательства не имеет. Не существует, – как мы тщательнейшим образом постарались выяснить, – и какого-либо обратного «приживления» высокоорганизованных базисных отношений на некие тотально, в целом «отстающие» производительные силы, причём в течение длительного времени; Я.Кронрод в данной связи справедливо заметил, что это было бы равнозначно «созданию бессодержательных форм, то есть объективно исключено».[14] Именно как форма бытия и развития производительных сил, качественно-высшие производственные отношения попросту не могли бы внедриться в общественную жизнь, если бы тот материальный компонент (авангардный класс), на динамику которого они объективно сориентированы, по своей конкретно-исторической зрелости не «соответствовал» – и в прямом, и в специфическом смысле – внедряемым новым структурам. За преходящим и вторичным «отставанием» вещного фактора Р.Косолапов не видит первичного, определяющего соответствия между революционно утверждаемым базисом и главной производительной силой. А отсюда и вся безосновательно приписываемая В.И.Ленину версия насчёт «соединения противоположностей» обнаруживает свою явно не ленинскую близорукость и примитивизм. В корне несостоятельна, – как оговаривалось уже, – и «теория», будто во избежание антагонистического столкновения между противоположностями их следует-де своевременно «соединять»; когда базис устарел, его не «соединяют» со стремящимися вперёд производительными силами, а реконструируют, поднимают на новый качественный уровень, и иного пути избежать обострения сущностного противоречия до степени антагонизма нет.

В размышлениях В.И.Ленина, относящихся к «соединению противоположностей», речь идёт, – если внимательно вчитаться в контекст, – отнюдь не об искусственном «монтаже» между собою действительных диалектических противочленов, грозящих антагонистическим разрывом, а совсем, в сущности, о другом: о том, что необходимо научиться различать за внешней «контрарностью» определённых феноменов часть ситуаций, когда кажущиеся антагонисты на поверку таковыми не являются и могут быть, следовательно, сравнительно благополучно совмещены. Классический тому пример – нэп, когда В.И.Ленин как политический мыслитель догадался о «совместимости», на том историческом этапе, социализма и товарно-денежных отношений (считавшихся прежде абсолютными антагонистами), об отсутствии между ними, в сложившихся конкретных условиях, социодиалектической «напряжённости», способной вылиться в базисный конфликт.

Самоочевидным плодом недоразумения, – как мы ранее уже упоминали, – являются также и попытки подменить или «потеснить» закон единства и борьбы противоположностей (т.е., в применении к социальной действительности, – принцип соответствия) указаниями на неуклонно повышающуюся, в ходе исторического развития, степень обобществления труда. Вне всяких сомнений, каждая новая крупная, качественная модификация формы собственности на средства производства одновременно может рассматриваться и как очередной шаг в направлении всё большей и большей обобществлённости, «социализированности» трудового процесса. Вдаваться в подробности нам ограниченный объём настоящей нашей работы не позволяет, но ведь дело-то опять-таки в том, что от наличного уровня, «этажа» социализации труда к другому надо как-то перейти, «само собою» это не случится, а объективный механизм для осуществления каких угодно качественных передвижек всё один и тот же – диалектическое противоречие. Между двумя качественно разнящимися «горизонтами» обобществлённости, – а что обобществление при социализме и коммунизме будет различаться качественно, с этим, видимо, Р.Косолапов спорить не станет, – между каждыми двумя такими «горизонтами» объективно (и неизбежно!) «помещается» виток социодиалектической спирали, или «рабочий цикл» закона соответствия. Иначе вы попросту никуда с данного уровня социализации сдвинуться не сможете. Нет, – таким образом, – сколь-либо резонных оснований противопоставлять друг другу эти две закономерности; или, точнее, – две нерасторжимо связанных между собой грани целостного прогресса общественно-экономической формации, её структурного усложнения и совершенствования, перехода со ступени на ступень.

4

И в заключение – немного о возможности антагонистической конфронтации противочленов схемы «соответствия» в условиях социализма.

Следует подчеркнуть, прежде всего, что в обоих случаях – и конфликтного, и «мирного» срабатывания основного социодиалектического закона – мы имеем дело не с какими-то разными типами или сферами социальных противоречий, но всё с одним и тем же сущностным противоречием всякого способа производства, только взятым на разных исторических стадиях его специфического развития и внутреннего видоизменения.

Спрашивается, – почему, вообще, происходит кризисный «разрыв» между омертвевшими производственными отношениями и новыми потребностями, новым «напором» материальных производительных сил? Социоструктурные отношения концентрируются, в общем и целом, вокруг формы собственности на средства производства, и их устаревание, их «несоответствие» производительным силам знаменует, в конечном счёте, именно дальнейшую историческую «неработоспособность» тех сочленений, которыми связаны со средствами производства, с одной стороны, – их политико-юридически узаконенные обладатели, собственники, а с другой – массовый фактический производитель. Всякий всемирноисторически-значимый класс, придя к господству, – покуда он молод и революционен, – вносит вначале немалый вклад в подъём производительных сил, а затем постепенно его конкретные цели всё более и более отстают, «отщепляются» от долговременных объективных «целей» социально-исторического развития, и производственный аппарат начинает использоваться (данным классом как собственником) всё менее и менее адекватно своей истинной общественной природе, вразрез с объективными нуждами общества. Назовём этот процесс элитаризацией формы собственности, – ибо очевидно, что в то же самое время на другом социальном полюсе нагнетается до непереносимой степени отчуждение от средств производства, от проблем управления обществом фактических производителей, рядовых трудящихся, и господствующий класс всё резче противопоставляет себя основной массе народа, главной производительной силе как жёстко замкнувшаяся внутри себя «элита», преследующая исключительно свой шкурный, узко-кастовый интерес.

Совершенно закономерно, что в исторически менее развитых общественных устройствах, где элитаризм или открыто провозглашён как принцип социальной организации (скажем, при феодальном строе), или практически царит, хотя и не декларируется (при господстве буржуазии), – совершенно закономерно, что тут ситуация «несоответствия» иначе, чем через общественно-политический кризис какого-либо рода, разрешиться не может; ибо по доброй воле, без крупной политической «встряски» никакая элита не откажется и от самой ничтожной части своих привилегий, сколь бы архаичными, «пережиточными» они себя ни обнаружили.

Иное положение при социализме; здесь предусматривается, что средства производства не могут (не должны, во всяком случае) обслуживать своекорыстные, антинародные интересы каких-то обособившихся групп, – не говоря уже о «специализированном» эксплуататорском классе, почва для существования которого исторически устранена. Складывающееся общественно-политическое и общественно-экономическое единство создаёт словно бы оболочку, «полость» или «сумку», обволакивающую целиком социальный организм вместе со всей «механикой» присущих ему закономерностей, начиная с самых фундаментальных, – как закон соответствия; и отныне, хотя противоречие (конечно же!) по-прежнему работает, движет общество вперёд, но дивергенция противоположностей в моменты «несоответствия» не достигает кризисной остроты и не разрывает социальной целостности. Функция социального единства, – как нетрудно видеть, – в том и состоит, чтобы поддерживать интенсивнейшую живую взаимосвязь между системой управления средствами производства и главным элементом производительных сил, обеспечивать во всё возрастающей степени действительную институциональную реализацию массами их роли ассоциированного «поголовного» собственника условий воспроизводства, субъекта и суверена общественно-производительного процесса, не допускать отрыва системы управления от внутренних, объективных интенций развития главной производительной силы и образования, таким путём, предпосылок для «окостенения» формы собственности, её элитаристского по своей сути перерождения.

Между тем, социальное единство функционирует отнюдь не автоматически; это сложнейшая, требующая неустанного, всестороннего и углублённого совершенствования совокупность самых разнообразных институтов, и всякий достаточно существенный сбой в наращивании и упрочнении этой специфической институциональной «ткани» означает, что в фазе «несоответствия» диалектические противочлены не будут своевременно возвращены к конструктивному «взаимосогласованию» между собой, и форма собственности может в известной мере элитаризоваться (или, если угодно, бюрократизироваться, – ибо бюрократизм и есть характерно-социалистическая разновидность элитаризма). А поскольку саморазвёртывание социодиалектического цикла остановить нельзя, то расходящиеся противоположности, – в результате длительно не ликвидируемого напряжения между ними, – способны «продырявить», так сказать, объемлющую оболочку социального целого, и тогда на поверхности общественной жизни разыграются перипетии наподобие тех, которые мы имели прискорбную возможность наблюдать в Польше в 1980–81гг. (и которые при всём желании не определишь иначе, как рецидивы «работы» сущностного противоречия по досоциалистическому, антагонистическому типу). Т.е., здесь основное противоречие конкретно-исторически как бы скатывается, соскальзывает вспять, от сознательно-институционального к более раннему и примитивному, стихийному схематизму своего действия и проявления.

Само собою, – никто не настаивает, что такие вещи неизбежно, неустранимо свойственны социализму; социалистическое общество вполне может и должно обходиться без них, но надо постоянно держать глаза открытыми на тот факт, что если форма собственности, по разным причинам, закостенеет свыше некоего терпимого предела, она войдёт в действительно неизбежный «тормозной» конфликт с главной производительной силой, и сущностное противоречие (которому просто «некуда деться»), не будучи разрешаемо нормальным для социализма институционно-правовым способом, начнёт пробивать себе внеинституционные, «стихийные» каналы, причём с неотвратимостью слепого естественного закона.

Возражения, выставляемые против только что изложенной трактовки, строятся в основном по фабуле «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда»; а где подобное всё-таки свершилось, – в первую очередь в ПНР, – там, мол, в тот момент социализма как такового вообще ещё не существовало, наличествовал «переходный период».

Итак, обсудим прежде всего утверждение насчёт пребывания Польской Народной Республики в 1980г. в «переходном периоде», – а заодно и о «невероятности» –де базисного конфликта (т.е. граждански-политического кризиса в результате неразрешённого социодиалектического «несоответствия») на более поздних ступенях социалистического развития.

Во-первых, нельзя согласиться с наметившейся в последнее время малоконструктивной наклонностью превращать переходный период чуть ли не в некую обособленную «третью фазу» коммунистической общественно-экономической формации, – наряду с двумя известными до сих пор. И «переходный период», и период построения социалистического общества в его основных, определяющих очертаниях, и воспоследовавшая полоса, которая квалифицировалась вначале как развёрнутое строительство коммунизма, а затем – как «развитой социализм», – всё это разные градации одной и той же первой, низшей фазы коммунистического способа производства. Все они протекают под эгидой одной и той же по её всемирноисторическому «качеству» схемы присвоения средств производства: собственником обобществлённого производственного аппарата выступает государство трудящихся, соединение со средствами производства массового производителя осуществляется по принципу «формального», или «фабричного», как характеризовал его В.И.Ленин, равенства, – в рамках реализации отношения »рабочая сила», через трудовой договор, наём работника на принадлежащее государству предприятие.[15]

Социалистический тип овладения средствами производства, – при всём его «формализме», обусловливающем дальнейшее его замещение более совершенной структурой, – несравним, конечно, с системой наёмного труда при господстве капиталистических, эксплуататорских производственных отношений; он заключает в себе для главной производительной силы общества огромные потенции развития, причём этот мощнейший, эпохальный по своей значимости стимул (и гарант) начинает выполнять свою миссию не когда-то «погодя», но буквально с того дня и часа, как в государстве политически сокрушён эксплуататорский базис и социалистическая форма собственности установлена, декретирована в итоге победоносного пролетарского переворота. «Целый ряд предприятий и заводов, находящихся под контролем Советской власти и принадлежащих государству, – подчёркивал В.И.Ленин, – это одно уже показывает переход от капитализма к социализму…»[16]

«Отлучение» переходного периода от социализма как такового, от первой фазы коммунистического строя вольно или невольно принижает роль социалистических преобразований в структуре собственности, внося тем самым искусственную «неясность» в вопрос о том, что же является на данном конкретно-историческом отрезке пути нового уклада объективной двигательной силой его стремительного становления и укрепления.[17]

Кроме всего прочего, когда переходный период излишне обособляется, «автономизируется», этим искажается вся историческая перспектива, начало «работы» специфически-социалистического базиса неправомерно отодвигается «вглубь» новой формации десятилетия на два (а то и более). Между тем, как всякое качественно-структурное отношение, форма собственности в процессе своего функционирования устаревает, и к моменту «построения социалистического общества в основном» возможности всего комплекса социально-экономических взаимозависимостей, типичных для первой фазы коммунизма, оказываются уже в достаточно заметной мере исчерпанными. В нашей стране это отразилось в знергичнейшем крупномасштабном экономическом экспериментировании, развернувшемся в послевоенную эпоху; на рубеже 40-х – 50-х годов у нас уже «в полный голос» говорили, что «наши производственные отношения могут превратиться в серьёзнейший тормоз дальнейшего развития производительных сил».[18] Теория же «автономности» переходного периода надуманно и неплодотворно «омолаживает», так сказать, – причём, на целые десятилетия! – общую структуру формально–эгалитарных производственных отношений, мешает разглядеть её устаревание и своевременно предотвратить нарастание базисного «несоответствия», обострение противоречия «базис – производительные силы». Помимо того, она служит удобным приёмом для приукрашивания и ненужной идеализации реального социализма, ибо позволяет, – без конца растягивая этот самый «переходный период», – «перепихивать» туда наиболее тревожные и болезненные проблемы, которые в действительности принадлежат именно социалистическому строю как таковому (а не каким-то «переходным» стадиям) и негативное влияние которых не ослабляется, естественно, сколько бы их ни объявляли «не существующими» при социализме и «несвойственными» ему.

Сущностных, качественно-структурных разломов исторического масштаба, – таким образом, – между «переходным периодом», «построением социализма в основном» и «развитым социализмом» не просматривается; всё это – последовательные (хотя, безусловно, и разнящиеся между собой!) звенья одного и того же крупного историко-формационного подразделения: первой фазы коммунистического общественно-экономического уклада. Косвенным подтверждением сказанному выступает и разительная лёгкость, с которой та же самая полоса в истории той или иной социалистической страны попеременно квалифицировалась то как «строительство развитого социализма», то как «переходный» этап. Поэтому точка зрения, будто на стадии «собственно социализма» или «развитого социализма» в принципе не может случиться того, что свершается подчас в «переходном периоде», лишена, – на наш взгляд, – убедительных оснований.

Теперь конкретно о Польше; что это за «переходный период», который продолжается сорок лет? По нынешним временам и темпам общественного прогресса, это был бы не «переход» от чего-то к чему-то, а какой-то летаргический сон. Уже одно это указывает на явную несуразность и искусственность отнесения данной страны к «переходным», «не вполне социалистическим» государствам. Реалистичней, – как мы убеждены, – всё-таки признать неоспоримые факты и согласиться, что Польская Народная Республика была в середине 70-х годов, когда там принимался курс на «развитой социализм», и сегодня является «нормальной» социалистической державой, ничуть не уступающей прочим членам европейской части социалистического содружества по уровню своей структурно-политической продвинутости и имеющей дело с проблемами, – в первую голову, – отнюдь не «переходного» прошлого, но самого что ни на есть жгучего и актуального социалистического настоящего.[19]

Длительно же сохраняющееся наличие в этой стране большой массы некооперированного крестьянства следует считать, – как представляется, – не столь признаком «переходного периода», сколько спецификой польского пути к социализму и коммунизму; причём, весьма велика вероятность, что черта эта будет повторяться, воспроизводиться, по мере того как в социалистическую эру начнут вступать высокоразвитые буржуазные государства, где аграрный сектор состоит из обособленных фермерских хозяйств, практически не эксплуатирующих, однако, чужого труда.[20]

«Анализируя современную польскую действительность, – снова Р.Косолапов, 1979-ый год, – нередко указывают на фактическое противоречие между обобществлённой высокоразвитой /разрядка моя. – Т.Х./ индустриальной частью национальной экономики и её аграрной частью, в значительной степени сохраняющей частный мелкотоварный характер. …под этим углом зрения ставят вопрос об осуществимости задач построения развитого социализма. На этот вопрос ответил Э.Герек на VII съезде ПОРП. “Приступая к строительству развитого социалистического общества, – сказал он, – мы должны помнить о том, что при общем высоком уровне социалистического развития нашей страны уровень отдельных областей общественно-экономической жизни различен. Во многих областях мы уже осуществляем задачи, присущие новому этапу, задачи, к выполнению которых готова наша страна в целом. В других областях – особенно в сельском хозяйстве – мы ещё решаем вопросы предыдущего периода, ибо этапы развития социалистического общества не отделены резкими границами. Решение некоторых задач предыдущих этапов в соответствующих формах на более высоких ступенях развития – дело естественное и вполне возможное.”»[21]

Спустя несколько лет, – после того как в Польше произошло всё то, чему суждено было там произойти, – Р.Косолапов вновь возвращается к вопросу, на который (с его же прежних слов) «ответил Э.Герек на VII съезде ПОРП», и на сей раз мы читаем: «Теоретически уже с самого начала на этот вопрос давался отрицательный ответ./!/ К сожалению, теорию не стали слушать…»[22]

В упоминавшихся нами выше полемических заметках В.Кузьменко в «Коммунисте» брошен справедливый упрёк по адресу авторов, которые чересчур «проворно» меняют одну теоретическую позицию на другую (подчас прямо противоположную), «причём без малейшего желания объяснить читателям, как теперь быть с тем, что по этому же вопросу ими было написано раньше».[23] Весьма жаль, но главный редактор «Коммуниста» должен бы упрёк этот обратить, в первую очередь, самому себе. Так, не совсем понятно, какую именно теорию не стали слушать фактические «организаторы» кризиса в Польской Народной Республике: ту, которая у Р.Косолапова и его единомышленников (в том числе и польских) была до эпопеи с «Солидарностью», или же ту, что образовалась после? Ибо, с неопровержимейшей очевидностью, это две разные »теории». Первая из них абсолютно ничем не отличается от тех, которыми руководствовались Э.Герек и его окружение, и постольку сетования, якобы её «не стали слушать», по меньшей мере беспочвенны. Что же касается второй, то у Р.Косолапова она возникла не в тот момент, когда самое время было слушать, а значительно позже – когда уже послушались того, чего слушать не следовало. Посему утверждения, будто «теория», разделяемая Р.Косолаповым, в результате всех вышеописанных эволюций «не пострадала»,[24] звучат излишне оптимистически. Та теория, на точке зрения которой Р.Косолапов стоял в конце 70-х годов, завела братскую страну в тяжелейший социально-экономический и социально-политический тупик. Что значит – «не пострадала», если она на практике попросту потерпела фиаско? Теоретику–марксисту нужно уметь признавать поражение поддерживавшихся им рекомендаций, их недальновидность и оторванность от жизни, – а не «петлять» и не твердить, вопреки фактам, о каком-то их «подкреплении всем опытом социалистического и коммунистического строительства».[25] Что же касается, опять-таки, второй из принадлежащих Р.Косолапову «теорий» по польскому вопросу, – это типичнейшая искусственная «подпорка» ad hoc, при помощи которых обычно пытаются задним числом прикрыть и «оправдать» провал основной концепции; отсюда и цена им в науке, как известно, – соответствующая.

Таким образом, – как мы думаем, – тем, кто не далее 1979-го года ссылался на Э.Герека и повторял вслед за ним его оценки степени готовности ПНР ко вступлению в полосу «развитого социалистического общества», вряд ли пристало теперь делать из этого руководителя, при всех постигших его неудачах, «козла отпущения» и безапелляционно заявлять о «совершенной бездоказательности и утопичности» выдвигавшихся им планов.[26] Если его высказывания воспроизводились (тем же Р.Косолаповым) как установочные, – то, по всей видимости, какая-то доля убедительности и обоснованности в них всё-таки наличествовала. Что польские коммунисты и трудящиеся именно «претворяют в жизнь программу строительства развитого социализма», – таково было, напомним, мнение и Л.И.Брежнева.[27]

«Любой мало-мальски здравомыслящий партийный активист и научный работник в Польше давно понимал, что на осуществление программных преобразований не может не оказать существенного воздействия то, что в стране ещё не решены важнейшие задачи переходного периода от капитализма к социализму…»[28] Однако, на VIII съезде ПОРП Э.Герек выступал, в общем и целом, отнюдь не с какими-то бездоказательными утопиями: имелась «стратегия строительства развитого социалистического общества», достаточно подробно очерченная уже на VII съезде, а на VIII характеризовавшаяся как «проверенная на практике»; имелись программные тезисы ЦК ПОРП, прошедшие всенародное обсуждение, предсъездовскую дискуссию и получившие, как утверждалось, полную поддержку и одобрение партии и широкой общественности.[29] Выходит, – если поверить Р.Косолапову, – якобы на съезде правящей партии в марксистском государстве может быть представлено в качестве всенародно поддержанной и одобренной программы социально-экономического развития нечто такое, относительно чего «любой мало-мальски здравомыслящий» человек в стране практически «с самого начала» не сомневался в его неосуществимости. Полагаем, что это не совсем так и что Э.Герек совершенно правильно определял в 1975г. польское общество как носящее на сегодня «целиком и полностью социалистический характер». «Современная Польша принадлежит к тем странам, в которых, говоря словами Маркса, социализм получил уже собственную прочную базу».[30]

Суть ошибки, допущенной прежним польским руководством, – по нашему убеждению, – состояла вовсе не в том, что-де оно неверно фиксировало конкретное объективно-историческое «местонахождение» современного польского социалистического государства (которое, бесспорно, давно миновало «переходный период» как таковой!); нет, промах там был не «отдельный» от прочих стран, занятых, на той или иной стадии, созданием у себя «развитого социализма», но общий им всем, а именно: стратегическая по своим масштабам недооценка меры действительной устарелости формально-эгалитарного базиса – той производственно-отношенческой структуры, которая в принципе простирается на всём протяжении собственно-социалистической фазы развития, не исключая никаких её этапов и обусловливая её качественное всемирноисторическое отличие как от предыдущего эксплуататорского строя, сломленного пролетарским переворотом, так и от последующей, высшей фазы коммунистического уклада. Не в одной лишь Польше, – к великому прискорбию, – упорно закрывают глаза на то, что «фабрично» –уравнительный способ присвоения средств производства в целом уже не первое десятилетие тормозит подъём социалистических производительных сил, что без крупнейших структурных реформ он явно не в состоянии обеспечить не только какой-либо «научно-технической революции», резкой интенсификации народнохозяйственного функционирования, но даже сохранения некогда достигнутых темпов экономического роста и шкалы показателей эффективности (которые в СССР, например, неуклонно падают, – как известно, – в течение без малого тридцати лет). Имея уже и значительный естественный «процент износа», да ещё будучи подточена разными непродуманными мероприятиями этих трёх «нисходящих» десятилетий, «фабрично» –уравнительная форма собственности становится всё более доступна перерожденческому (элитаристскому) манипуляторству ею, тому самому групповому эгоизму, во всевозможных его обличьях, который в последние годы, – кажется, – наконец-то привлёк к себе озабоченное внимание широких общественных кругов и противоположность которого интересам и целям социалистической трудящейся массы ни у кого сомнений не вызывает.

Именно по этой-то линии и разверзся в ПНР «открытый», «эксплицитный» социодиалектический конфликт, – с возвращением основного противоречия к стихийному типу действия и «прободением» общественно-политической целостности; и «переходный период» тут абсолютно ни при чём. Не с крестьянством схватился польский рабочий класс, – как это следовало бы, если бы версия относительно «переходного периода» была верна, – а с обюрократившимися, манипулятивными элементами в обобщённо понимаемой системе распоряжения средствами производства, от политических до чисто-хозяйственных её звеньев. И это – коллизия| не «переходного периода», но первой, социалистической фазы коммунизма самой по себе; так что, если не изменится решительно распространённый ныне нереалистический и назойливо-приукрашательский взгляд на далеко ещё нами не познанные, могущественные внутренние побудительные импульсы и источники развития нашей формации, случившееся в Польше вполне способно обернуться не отголоском минувшего, но серьёзнейшим предупреждением из будущего. «Фабрично» –эгалитарная структура отношений по присвоению средств производства конкретно-исторически уже очень и очень «стара»; она требует коренных усовершенствований,[31] при отсутствии же таковых она практически неудержимо «костенеет» и элитаризуется, а этим может быть спровоцировано ненормальное, «аварийное» протекание взаимодействия между нею и главной производительной силой, – чему, в итоге, мы на примере Польши и явились свидетелями. Неблагоприятные же особенности социально-экономической и социально-политической обстановки в этой стране (обширный и «разношёрстный» частный сектор в народном хозяйстве, устойчивое влияние, которым пользуется там непролетарская, мелкобуржуазная и ревизионистская идеология) послужили дополнительным осложняющим и ускоряющим фактором, благодаря которому конфронтация, знаменующая собой самую серьёзную необходимость задуматься над историческими ресурсами и пределами социализма вообще, в том числе и «развитого»,[32] – конфронтация эта, как нередко получается, заявила о себе столь рельефно именно здесь, где её меньше всего, казалось бы, надо было ждать, и раньше, чем где бы то ни было ещё.

Следует всячески учесть также, что польский кризис структурно остался не разрешён, он просто временно «задавлен», загнан внутрь посредством оружия; а это значит, что конфликт может, – тоже своеобразно «усовершенствовавшись» и «поднабравшись сил», – с удвоенной остротой вспыхнуть в каком-либо другом государстве социалистического лагеря, ибо мир социализма имманентно, объективно един, и независимо от внешних, «видимых» отношений между его членами, происходящее с одним из них тут же «неисповедимыми путями» отражается на всех прочих. Так, нечто всецело аналогичное польским событиям 1980–81гг. имело место в Чехословакии в 1968г.; но там бюрократствующая и ревизиониствующая управленческая верхушка, – которая и несла непосредственную вину за далеко зашедшее «изъязвление» формы собственности, – попыталась эти плоды своего хозяйничанья обратить в качестве «аргумента» против народной власти как таковой и не встретила в этом поддержки широких масс. Давайте вспомним, кстати, что и Чехословакия в эпоху «пражской весны» уже лет восемь, – как было определено июльской конференцией КПЧ 1960г., – строила у себя «развитое социалистическое общество»; причём, вот здесь-то уж никаких предварительных сомнений в окончании «переходного периода» практически не возникало.

В то же самое время, когда в ЧССР перешли в наступление правые элементы, та же социодиалектическая коллизия (симптомы элитарно-бюрократического поражения и разложения структуры собственности) вызвала в Китайской Народной Республике мощную «лево» –экстремистскую реакцию изнутри партии – «культурную революцию», которая, однако, пробушевав около десяти лет, также ни к каким плодотворным базисным сдвигам не привела. И чехословацкий, и китайский варианты «прорыва» неразрешённого сущностного противоречия на поверхность общественных явлений представляли собой начальные шаги кризисного процесса, где основные перипетии развёртывались на уровне политической надстройки. Но в следующей стране – в Польше – противоречие приняло, так сказать, свой канонический вид, и на сцену со всей внушительностью выступила главная производительная сила. Если противоречие и дальше будет действовать столь же логично, – а объективная закономерность логична всегда, – то не так уж трудно прикинуть, что при очередном его «заходе на прорыв» преимущественной мишенью кризисообразующих факторов сделается, по всей вероятности, армия: ведь с задачей «привлечения на свою сторону» определённой (и немалой) части партии и рабочего класса конфликт уже справился, и именно на армии он «споткнулся» последний раз. Между прочим, это прекрасно понимали наиболее воинствующе настроенные функционеры «Солидарности», открыто досадовавшие на недопустимую-де «пассивность» профобъединения в указанном направлении.

Суммируя вышеизложенное, – подход с позиций закона соответствия (как основного, детерминантного противоречия коммунистической общественно-экономической формации, включая и её первую фазу) позволяет охватить одним взглядом развитие всей совокупности социалистических государств, уловить несомненную внутреннюю взаимосвязь и последовательность упорно возобновляющихся кризисных явлений (исследуемого нами здесь рода), предугадать возможное дальнейшее распространение этого нежелательного процесса и облик, какой он примет, установить его долговременные, сущностно-структурные причины, а отсюда и рекомендовать достаточно конкретные политические и экономические меры по преодолению затяжного, всеми отчётливо ощущаемого «торможения» и открытию для мирового социализма новых, «освежающих» исторических перспектив.

Наш вывод заключается, – прежде всего, – в самом категорическом подчёркивании того обстоятельства, что никакое объяснение и тем более прогнозирование хода социалистического общественного развития не являются сколько-нибудь реалистичными и научно-оправданными, если они не опираются на представление о диалектической противоречивости как главенствующей его закономерности и если игнорируется циклический характер действия этой закономерности, определяемый «раскачиванием» базисных отношений от роли «тягача» к роли тормоза производительных сил и обратно. Так, к настоящему времени имеются все данные констатировать, что в «тормозную» стадию прочно вошёл, как таковой, весь специфически-социалистический комплекс отношений «фабричного» равенства между участниками общественного производства, что «фабрично» –эгалитарная форма присвоения предпосылок производства практически утратила роль двигателя производительных сил, нуждается в очередной обширнейшей демократизации («деэлитаризации»), в решительном новом «сближении» средств производства и рядового производителя; что должны получить всестороннее институциональное выражение и закрепление новые, глубинные слои массовой творчески-трудовой и гражданской инициативы. Т.е., сегодня требует разрешающего благотворного «замыкания» гигантский социодиалектический мегацикл, объемлющий всю низшую фазу коммунизма: потенциал господствующей здесь модификации отношений собственности на средства производства по существу исчерпан, и их необходимо реконструировать, «приподнять» таким образом, чтобы перед главным элементом социалистических производительных сил – строителем бесклассового будущего – по всем направлениям его созидательной деятельности оказался институционно «прорисован» новый и вполне конкретный, «осязаемый» стратегический простор.[33]

5

В сущности, всё вышеописанное, – коль скоро оно воплотилось бы в жизнь, – выступило бы как достижение качественно нового и подлинно–современного (причём, настоятельнейше требуемого!) уровня взаимосоответствия, «взаимосогласованности» базисных структур сегодняшнего социализма с его производительными силами; и это касается не какой-либо отдельной страны или группы стран, но социализма как такового – и «зрелого», и недостаточно ещё созревшего, и уже подверженного явственной наклонности «перезреть». Как упоминалось уже, лагерь социалистических государств внутренне един; менее развитые его члены неизбежно и естественно равняются на «лидеров», перенимают их положительный опыт, а вместе с тем невольно и так же неизбежно «перенимаются» и негативные тенденции. В результате те проблемы, которые тормозят прогрессирование «лидера», ускоренным темпом становятся «тормозными» и для относительно менее развитой страны, – хотя, может быть, сама по себе, в отсутствие далеко продвинувшегося «лидирующего» государства, она ещё долго бы до них «дозревала». Но отсюда логически вытекает, что ответ на проблемы такого рода именно от «лидера» же и должен поступить. Если «ответ» этот – т.е., проблемное решение интернационального (в рамках социалистического содружества) значения – задерживается, то нерешённая коллизия может критически обостриться как раз не у «ведущего» (условно говоря), а у государства–»последователя»; хотя, по сути, вышел-то на неё конкретно-исторически именно лидер! И даже вернее всего так и будет, ибо мощная высокоразвитая держава способна дольше существовать, «сохраняя спокойствие», с неразрешённой проблемой, нежели государство, чьи ресурсы во всех отношениях более ограниченны.

Не что иное, – по нашему твёрдому убеждению, – произошло и с Польшей: там «не выдержал» проблемный узел, истоки и смысл которого отнюдь не специфически–польские; и таково резюме, которое следовало бы из «польского урока» извлечь советским марксистам. Самая непродуктивная позиция, которую в разбираемой связи можно было бы занять, – это продолжать твердить, что-де польские перипетии представляют собой сюжет времён «переходного периода», к нам они не имеют ни малейшего касательства, пусть поляки у себя решают «переходные» задачи (т.е., по всей видимости, пытаются коллективизировать крестьянство), мы же будем, вне зависимости от всего этого, «совершенствовать развитой социализм», В действительности же, если мы хотим концептуально помочь (а это наиглавнейшая наша «помощь») своим собратьям по классу во всём мире, а кстати и себе, – нам надлежало бы, не откладывая в дальний ящик, взять на себя инициативу той самой деэлитаризации зрелых (вот именно!) социалистических производственно-отношенческих структур, стратегическое запаздывание которой столь удручающе и болезненно «выломилось» на политическую авансцену в Польской Народной Республике, да и вообще составляет на современной ступени всемирно-исторического восхождения от капитализма к коммунизму существеннейший камень преткновения в развёртывании этого обновительного процесса.

Следует отвергнуть легко предвидимые догматически-лицемерные протесты по поводу невозможности-де приложения к «развитому социализму» такой терминологии, как «элитаризация», «необходимость демократизации» и т.п. Надо усвоить, – наконец, – простую, давнишнюю и непререкаемую теоретико-философскую истину: качественные отношения (к разряду коих принадлежит и форма собственности на средства производства) меняются лишь время от времени, «скачкообразно», в промежутке же от скачка до скачка они устаревают, такова их объективная природа, не зависящая от наших благих пожеланий и нашего стремления к «совершенствованию». Чем более «зрел» социализм, тем более устарела в нём присущая ему формально-эгалитарная структура отношений присвоения, и тем больше оснований для мудрого и дальновидного руководства размышлять не о каких-то, якобы простирающихся впереди, «длительных этапах» безмятежного «совершенствования», а о принятии мер, чтобы окостеневающий базис не вызвал в общественном развитии «пробуксовку», которая заставила бы говорить об обширном и тяжёлом граждански-политическом конфликте.

Нельзя согласиться, – постольку, – с явно «лакировочными» заверениями, будто у нас «нет социально-классовых сил, заинтересованных в том, чтобы препятствовать сознательному, оптимальному разрешению возникающих проблем и противоречий», «нет социальных групп, которые были бы кровно заинтересованы в сохранении старого, ибо с ним связано само их существование».[34]

Слышал ли, – к примеру, – В.А.Медведев хотя бы о таком печально– «популярном» явлении последних десятилетий (увы, на сей день уже десятилетий!), как корректировка планов, занижение плановых заданий?

Сразу же после «хозяйственной реформы», – которая и создала, собственно, структурные «условия» для этой разновидности антигосударственного манипуляторства, – «анализ показателей работы 580 предприятий различных отраслей промышленности, переведённых на новую систему в 1966г.», продемонстрировал следующую картину: «Темпы роста производительности труда по этой группе предприятий предусматривались в годовых планах (в течение 1966–1970гг.) в 1,5 раза ниже фактически достигнутых за предыдущий год, а в ряде случаев – и в 3 раза ниже. Как правило, плановые задания перевыполнялись не менее чем в 1,5 раза. По реализации продукции и прибыли планы указанных предприятий были занижены не менее чем на 15–35%; на отдельных предприятиях… планируемые темпы роста этих показателей были в 1,5–2 раза ниже отчётных за предыдущий год, а выполнение плана достигало 110–116%; фактические темпы роста нередко вдвое превышали плановые».[35]

«Продолжается негодная практика пересмотров плана», – констатировала «Правда» в 1976г. на примере Узбекистана, – сославшись, однако, тут же на получаемые редакцией и из ряда других республик и областей «сигналы о том, что при разработке проектов плана на 1977 год и последующий период пятилетки искусственно занижаются темпы роста производства».[36]

Спустя ещё пятилетку воз упорно пребывал всё там же, и центральная печать негодовала:

«Что такое корректировка плана министерства или предприятия? Это – внесение дисбаланса в экономику, это разрыв в той или иной степени взаимосвязанных расчётов и показателей, иначе говоря, начало цепной реакции нарушений плановой дисциплины. В связи с этим могут возникать и возникают диспропорции между натуральными и стоимостными показателями, между объёмом реализации и поставками изделий по договорам. Потом такие диспропорции порождают всякого рода дефициты, которых, казалось бы, никак не должно быть.

Безответственное отношение к корректировке планов нарушает ритм работы… целых отраслей, ослабляет плановое руководство народным хозяйством, подрывает директивный характер планирования. …народное хозяйство получает ежегодно продукции намного меньше, чем намечалось».

«Например, в первом полугодии 1980 года поставки почти двухсот важнейших видов продукции производственного назначения были выполнены лишь наполовину».

«…пора покончить с практикой, когда “выполнение” плана осуществляется росчерком пера облечённых властью лиц, а иждивенческие настроения на местах поддерживаются снисходительным отношением и помощью центральных ведомств».[37]

В «Литературной газете» цитировалось письмо разгневанного читателя, именовавшего «практику» вышеочерченного толка «грабежом государственной казны».[38]

«В таких случаях общенародная собственность используется в узкогрупповых целях, а интересам общества наносится урон…»[38]

«Общенародная собственность используется в узкогрупповых целях» – это и есть деструктивный феномен, который мы выше определили как её (собственности) элитаризацию; термину же «элита» оказано нами предпочтение перед «группой» лишь по чисто лингвистической, не принципиальной причине, – поскольку от «элиты» проще и естественней образуются всевозможные однокорневые существительные, прилагательные и глаголы, потребные при обсуждении вопроса.

Хозяйственно-управленческая групповщина (она же «ведомственность», «местничество», и она же – обобщённо – элитаристское (бюрократическое) извращение отношений социалистической собственности) «усиливает явления стихийности в общественном развитии, деформирует отношения людей в сфере производства, распределения и обмена, противодействует планомерности, ослабляет устои социалистической экономики, её монолитность».[40]

Спрашивается, – теперь, – как же это может быть, чтобы использование государственной собственности «в узкогрупповых целях» имелось налицо (причём, не просто «имелось», но буквально процветало[41] в стране на протяжении десятилетий, упорно, злонамеренно и неистребимо, несмотря на нескрываемое возмущение мыслящей общественности, несмотря ни на какие «директивные указания»), – и в то же время самих этих групп, в чьих интересах подобное происходит, якобы «не существовало»? Самоочевидно, что за описанными безобразиями стоят именно определенные »группы давления», достаточно мощные и основательно укоренившиеся (сумевшие обзавестись даже собственными «идеологами», в задачу которых как раз и входит доказывать, будто ничего такого не наблюдается); и группы эти не только «кровно заинтересованы» в сохранении различных производственно-отношенческих устарелостей, – равно как непродуманных «нововведений», – но и способны, в чём сполна убедила жизнь, многие годы подряд поистине бороться с социалистическим государством за этот свой интерес, молчаливо, но оттого не менее жёстко сопротивляясь любым попыткам расчистить социально-экономическую арену от «вышедших из строя», отслуживших свой век структур.

Существование таких групп и тот факт, что ими регулярно отвлекается на достижение манипулятивных, стяжательских «целей» внушительнейшая часть производственного потенциала страны, именно и выражает собою процесс известного «отслоения», «оттеснения» главного элемента производительных сил общества от распоряжения совокупными средствами производства как своим законным достоянием, – процесс нарастания «несоответствия» в системе «производительные силы – базисные отношения». Развитие же специфического «базисного торможения» – на почве задержки с обновлением, реконструкцией формы собственности – практически обескровливает, если не парализует всё производительное функционирование в государстве, – в том числе и научно-технический прогресс, на который возлагаются нынче несколько преувеличенные надежды, упускающие из виду, что он является не самодовлеющим, а вторичным компонентом в производительных силах, полностью зависящим от того, как «чувствует себя» живой труд, массовый фактический производитель.

Сегодня, чтобы у социалистического экономического организма смогло открыться «новое дыхание», нужно локализовать и перерезать каналы, по которым идёт манипуляция отношениями собственности, выявить и удалить накопившийся «структурный хлам» – неработоспособные, устаревшие или неудачно введённые взаимосвязи, плодящие манипуляторов, ликвидировать неоспоримо образующийся в результате «торможения» отрыв реального, фактического управления средствами производства от масс – и вернуть тем самым основное противоречие к состоянию динамического равновесия («соответствия»), в каковом состоянии перед всеми элементами производительных сил, начиная с главного, освобождается и специфически (институционально) фиксируется конкретно-историческое «пространство» для очередного крупного шага вперёд.

Если этого не предпринять, то продолжающаяся и практически бесконтрольная дивергенция социодиалектических противочленов – узурпируемых, омертвляемых отношений присвоения и главной производительной силы – будет, вот именно, неуклонно усугублять и множить симптомы «стихийности в общественном развитии», покуда стихийность эта не выплеснется где-либо наружу уродливым и разрушительным эксцессом. Какую внешнюю форму примет подобный «выброс» – об этом, в общем-то, можно лишь гадать: стихия на то и стихия, что она не предупреждает заранее о своих «намерениях». Но возникает вопрос: неужели же надо непременно «добивать» до какого-нибудь шокирующего финала? Неужели без этого не ясно, что вещи, характеризуемые как массовый, систематический и многолетний «грабёж государственной казны», подрыв планового руководства народным хозяйством, расшатывание устоев социалистической экономики и пр., – что они в прямом и наиточнейшем смысле слова антагонистичны нормальному развитию нашего строя и что открытое, наглядно-конфликтное проявление этой подспудной антагонистичности, коль скоро её не блокировать и не преодолеть надлежащими мерами, – дело только времени и места?

Сошлёмся, – в качестве иллюстрации, – хотя бы на известное ЧП на Алма-атинской железной дороге осенью 1982г., когда «заклинило» движение поездов в радиусе Красноярск – Свердловск – Волгоград и этот чудовищный «тромб», как его справедливо окрестили в прессе, по существу угрожал параличом огромному экономическому региону, включающему Казахстан, республики Средней Азии, Западную Сибирь и Южный Урал.[42] Причём, чрезвычайная ситуация вполне, так сказать, мирно и благодушно вызревала в продолжение ряда лет и по самой что ни на есть стандартной, в зубах навязшей за эти годы схеме делячески–группового манипулирования народнохозяйственными фондами, использования их в частно-стяжательских интересах, вопреки объективным потребностям общественного производства: приписки, очковтирательство, искажение отчётности, создание видимости благополучия, замазывание истинной картины и, наконец, – «внезапный» оглушительный крах, когда, образно говоря, загнанные в тупик фонды попросту и наотрез «отказали» в дальнейшем отправлении возложенной на них объективной народнохозяйственной функции.

Создаётся впечатление, что некоторые у нас, и даже довольно многие склонны понимать под «социальным антагонизмом» толпу, учиняющую уличные беспорядки. Слов нет, – в забастовках, антиправительственных манифестациях и прочих открытых выражениях гражданского протеста и неповиновения радости, что называется, мало; однако, необходимо принять в соображение, что подлинно антагонистическим фактором является не поверхностная вспышка гнева и возмущения как таковая, а залегающая на структурной глубине причина, которая её, эту вспышку, провоцирует. И в «диспозициях», подобных алма-атинской (а такого рода примеры, к величайшему сожалению, отнюдь и отнюдь не единичны), вот этот фактор – структурный антагонист генеральной направленности нашего общественного развития наличествует со всей возможной непреложностью, вне зависимости от того, побили ли где-нибудь по ходу действия, – в добавление ко всему, – стёкла в магазинных витринах или не побили. Допустим на минуту, что тот же алма-атинский «тромб» произошёл не по милости вольных или невольных саботажников в управленческих кабинетах, а забастовали бы рабочие дороги; нетрудно себе представить, какова должна бы быть у столь катастрофически результативной забастовки степень организованности и застарелость, болезненность структурных корней! Или вообразите себе забастовку, которая лишила бы страну половины намеченного выпуска важнейших видов продукции производственного назначения: поистине выдающиеся организаторы должны бы возглавлять такой стачечный комитет, и «просто так», на пустом месте он бы не возник. И однако, – хотя практически-то все эти (равно как другие аналогичные) перипетии так или иначе свершились и вершатся покамест непрерывно, – нас стараются убедить, будто за ними кроются лишь «разрозненные антиобщественные элементы»,[43] не составляющие для государства никакой социальной, структурной проблемы! Нет, тов. Косолапов, «разрозненным элементам» такие вещи не по плечу, – чтобы «вертеть» по своему усмотрению половиной выпуска важнейшей народнохозяйственной номенклатуры; и если всё же вертят, – то тут перед нами не «разрозненные элементы», а нечто гораздо более серьёзное. Если бы, – повторяем, – до нас дошли вести о стачке вышеобрисованного «калибра», – поверил бы хоть один грамотный марксист, что какие-то случайные отщепенцы, «сорняки»,[44] не прибегшие к основательнейшей организационной подготовке, не нащупавшие иной опоры в реальной экономико-политической действительности, помимо своего сугубо личного недовольства, сумели совратить с пути истинного стотысячный коллектив и на несколько недель вывести из строя жизненно-значимый для страны узел народнохозяйственных связей? Думаем, всё-таки, что разговор немедля переместился бы в плоскость обсуждения самоочевидного общественного кризиса, структурная природа которого никем среди мало-мальски добросовестных теоретиков сомнениям бы не подвергалась. Так почему же мы отказываем явлению, которое по своим «конечным результатам» ни на йоту не отличается (а если отличается, то лишь в худшую сторону) от предположенной гипотетической забастовки, – отказываем ему в том же статусе общественно-кризисной ситуации, с её определяющим атрибутом – структурным (но не каким-то «индивидуальным») происхождением? Каких же ещё-то «кризисов» предлагается ждать, – если это не кризис, не конфликт, и вот именно потенциально антагонистический?

В статье Р.Косолапова, датированной июлем 1984г., содержится призыв к «уяснению смысла категории “антагонизм”»[45]; и впрямь, здесь нужно кое-что уяснить. В применении к обществоведческому, социально-философскому исследованию смысл этой категории (именно как категории теоретического рассмотрения) только один: антагонизм – это взрывообразное, стихийно-кризисное протекание фазы «возвращения к соответствию» в сущностном противоречии общественно-экономической формации (в противоречии «производственные отношения – производительные силы»). При социализме периодические возвраты основного противоречия в фазу «соответствия» должны совершаться «безразрывно», институционально, но закономерность эта, как и всякая другая, сама собой не осуществляется, и если над развитием «структур возврата» не работать неустанно, то и в наших условиях противоречие будет в той или иной степени «сползать» на прежний, стихийно-антагонистический путь своей реализации.

Марксистско-ленинская теория социодиалектических противоречий не проводит никакого «деления» антагонизмов на «социальные» и «индивидуальные»; не надо ловить Маркса на слове и приписывать классикам воззрения, преодоление которых как раз и было их заслугой. Антагонизмы (с позволения сказать) вроде «взаимной неприязни отдельных лиц», «столкновения различных вкусов», «бескультурья и культурности», «науки и невежества», «сражений за первенство в любви» и пр.[46] попросту принадлежат другим областям знания; если мы начнём марксистский анализ общественной действительности засорять изучением «соперничества в любви», из этого ничего плодотворного не получится. Общественный антагонизм в марксистском понимании – это когда производственные отношения закостеневают настолько, что их возвращение от состояния «тормоза» к роли главного двигателя производительных сил совершается в результате и в ходе частично или полностью неконтролируемого, внеинституционального гражданского конфликта.

С трудом поддаётся уразумению (если вообще поддаётся) тот «страх», который часть наших обществоведов испытывает перед признанием – а вернее, перед констатацией – структурного характера процессов устаревания базисных отношений в условиях социализма; к чему эти отчаянные заклинания, – всё, мол, что угодно, только не структурное видоизменение и не связанная с ним, упаси боже, какая-нибудь стабильная, специфическая социальная группа или слой? И в социалистическом обществе циклическое старение производственных отношений, во-первых, неизбежно, а во-вторых – являет собой именно определённую структурную трансформацию, какое-то определённое состояние экономико-политического «костяка»; состояние это опять-таки неизбежно персонифицируется,[47] и «занятый» здесь людской контингент известное время, – пока производственно-отношенческое торможение не задержано и не переломлено, – образует, что ж тут поделаешь, группу, выступающую в «тормозном» периоде неустранимым, неотторжимым членом и участником системы наших общественных взаимозависимостей.

Структурная, базисная, производственно-отношенческая интерпретация всевозможных общественных «дефектов» составляет основу научности, практической действенности и гуманизма (что немаловажно!) марксистской «социальной инженерии». Наши учёные–»общественники» обычно уверенно разоблачают и высмеивают приукрашательские уловки буржуазных идеологов, пытающихся свалить социальные язвы эксплуататорского строя на чисто-субъективные, личностные особенности персонифицирующих то или иное зло индивидов (безработные «ленивы», бездомные «не научились жить», жертвы преступности не умеют, видите ли, «вести себя» с преступниками, сами преступники плодятся оттого, что человек «по природе своей агрессивен», и т.д.). Тем более не к лицу нам впадать в некое подобие той же натуралистической апологетики в адрес нашей собственной социальной системы.[48]

Человек есть совокупность, «сгусток» общественных отношений, он представляет собою тот физический облик, который единственно и может принять реальность, именуемая «общественными отношениями». Если множество людей на протяжении длительного времени упорно практикуют некий нежелательный стереотип деятельности, это свидетельствует об образовании в самой структуре общества какого-то дефектного отношенческого «узла», «сплетения», попадая в каковой «переплёт», люди и становятся вольным или невольным его «олицетворением». С индивидами этими самими по себе можно бороться до бесконечности и сколь угодно жёсткими приёмами; всё это окажется бесполезно, и они никуда не денутся до тех пор, пока пребывает нетронутым порождающее их структурное «гнездо». Но если распутать или «вырубить» самый этот дефектный узел, его людская персонификация скоро рассеется, рассосётся без каких-либо дальнейших экстраординарных мероприятий.

Среди тех же «злостных» корректировщиков плана, нарушителей государственной дисциплины имеются, бесспорно, люди субъективно бесчестные, никаких оправданий и скидок на обстоятельства не заслуживающие; но немало и таких, кого затягивает в «воронку» не собственный коварный умысел, а «жизнь», порочная логика неверно установленных экономических показателей, и кто с огромным облегчением поступал бы иначе, если бы мог. Устранение именно объективно-логической, структурной причины пагубного явления выльется в то, что эти вторые сами собой вернутся на разумную стезю, ибо ничего другого они и не хотят, первые же потеряют почву под ногами и вынуждены будут также делать для себя из случившегося соответствующие «оргвыводы». И лишь в отношении особо, так сказать, неукротимых потребуются какие-то репрессивные меры. Если же начать просто «гвоздить» по людям, не затрагивая структурных, общественно-материальных корней их поведения, то в целом «личный состав», персонифицирующий недееспособную структуру, как был, – естественно, – так и останется, он лишь ещё ухудшится качественно, за счёт повышения «бдительности» и изворотливости наиболее вредоносных элементов. Что же касается самого явления, оно будет, если можно так выразиться, совершенно равнодушно взирать на всё происходящее и разрастаться своим чередом.

Сказанное, – понятно, – равно применимо не к одним лишь корректировкам в народнохозяйственном планировании, но вообще ко всякому социальному феномену, любой из которых в последнем итоге есть не что иное, как активность действующих определённым образом индивидов. Структурная перестройка (если, конечно, она правильно угадана) безотказно приводит к «рассасыванию», переориентации и т.д. связанного с реформируемой структурой «человеческого обеспечения»; попытки же избавиться от какого-то нежелательного рода социальной активности посредством борьбы с «замешанными» в ней индивидами как таковыми не ведут абсолютно ни к чему, кроме того, что преследуемое отклонение начинает распространяться, как неудачно потревоженная опухоль.

А постольку марксистский метод осуществления каких угодно социальных преобразований – это «перевод» действий и стремлений индивидов на структурный язык, выяснение внутренней, естественноисторической логики стоящих за этими действиями и стремлениями «структурогенных» факторов и изменение системы общественных отношений в прогрессивном, исторически обоснованном направлении. Отыскание «структурного эквивалента» любому выдвигающемуся на передний план, в центр внимания общественному явлению, как положительному, так и отрицательному, – это для руководителя–марксиста первоотправная, ключевая точка всей дальнейшей «работы» с данным явлением, независимо от того, нужно ли его предотвратить, блокировать, или напротив, освободить ему дорогу. С чем мы хотим в обществе нашем что-то сделать – тому должно быть, прежде всего, определено место в социалистической общественной структуре, и если такая «структурная редукция» не выполнена, то у нас нет исходного пункта, ни для теоретического анализа, ни для практических шагов.

Самый надёжный способ, – поэтому, – залепить себе глаза на пути и средства действительного, причём качественного усовершенствования нашего общественного устройства, это «бегать» от структурной фиксации вырастающих перед ним проблем и процессов его внутреннего эволюционирования, тем паче столь серьёзных и ответственных, как необходимость периодического разрешения его движущего противоречия: «бегать» и уверять, будто возникающие неполадки, даже когда они приобретают выраженно хронический и усугубляющийся с течением времени характер, «не органичны» социализму, не являются его структурным компонентом, в них повинны «отдельные лица» или же они представляют собой результат происков «внешней капиталистической системы».[49] Мы убеждены также, что всецело недопустимо призывать к борьбе с вышеупомянутыми «отдельными лицами» как с классовыми врагами,[50] – коль скоро уж они, по признанию самих же авторов подобных прокламаций, никакого особого «класса» не составляют.

Словом, ответ на вопрос о вероятности антагонистического (т.е., бесконтрольно-кризисного) развёртывания внутриэкономических и внутриполитических событий в рамках сложившегося социалистического общества гласит, что антагонизмов не будет, если мы сами себе их не организуем. «Организация» же их заключается в забвении, игнорировании основополагающих марксистских установок касательно того, что «материя» социальной жизни – это люди и отношения между ними по производству, что структура производственных отношений – развивающееся, «дышащее» образование, которое последовательно, неотвратимо проходит и фазу расцвета, взлёта, и фазу упадка, и что периодически наступающая «тормозная» полоса в движении формы собственности есть имманентный, сущностный процесс любого способа производства, в том числе и коммунистического. Социализм отличается от всех предшествовавших укладов не тем, что при нём тип отношений собственности не может радикально устареть, а устаревание это не может, якобы, персонифицироваться в обширном, достаточно однородном и «сплоченном» людском скоплении, – но тем, что появляются объективные предпосылки, которые позволяют перестраивать «буксующую» структуру на ходу и нейтрализовать её человеческую персонификацию прежде, нежели эта последняя опасно приблизится к черте, знаменующей некую предельную степень пренебрежения общественным интересом в угоду интересу групповому, своекорыстному. Но чтобы указанные предпосылки сработали, надо прежде всего видеть, вот именно, какая структура «забуксовала», кто и каким образом возле этого «пригрелся» и что надлежит в «больной» конструкции изменить, дабы у персонифицирующей группы ушла почва из-под ног. Если же вместо всего этого заниматься «научными» доказательствами, будто ни аварийного базисного узла, ни группы экономических персонажей, опредмечивающих его своей деятельностью, «не существует» и существовать не может, – противоречию, не получающему разрешения на подлинно-социалистическом уровне, не останется ничего иного, кроме как «пятиться» на уровень исторически нижележащий и добиваться «замыкания» цикла там, на исторически пройденной отметке, по более грубой и примитивной, «силовой» схеме. И этому никакими заклинаниями помешать нельзя, ибо всякая объективно-историческая закономерность, – по общему правилу, не знающему исключений, – сползает к исторически более ранним своим модификациям, если ей временно не удаётся в полном объёме реализоваться на вновь достигнутой исторической высоте.

Странно, что против вышеочерченной трактовки столь бескомпромиссно возражает именно Р.Косолапов, неоднократно развивавший перед читателями точку зрения относительно возможности временного возвращения рабочего класса в пролетарском государстве от состояния «для-себя» к исторически, казалось бы, уже преодоленному, «переваренному» состоянию «в-себе». Неужели не очевидно, что подобное историко-логическое приключение с рабочим классом представимо только в том случае, если равнозначной «конверсии» (от исторически позднейшего к раннему и менее отточенному облику) подвергается сущностный закон действования класса на социально-практической арене, но таковым законом как раз и является принцип соответствия?

Сегодняшнее живое обострение исследовательского и практического интереса к проблематике объективно-исторических движущих сил в развитии созидаемого нами общественного строя глубоко закономерно и благотворно; но, – и это (как мы надеемся) показывает, в частности, предпринятое нами выше рассмотрение, – соответствующий «раунд» теоретико-философских обсуждений нельзя не признать только ещё начавшимся. Дискуссию необходимо продолжить, – добившись на сей раз, чтобы верное, общественно-конструктивное истолкование не просто промелькнуло неким «отражённым светом» на поверхности дебатов и снова кануло на неопределённое время куда-то в безвестность, но прочно закрепилось и позволило тем самым партии беспрепятственно воспользоваться, наконец, богатствами, накопленными марксистской мыслью на данном наиважнейшем направлении её творческого поиска, во всей их полноте.

[1] См. Р.Косолапов. Социализм и противоречия. «Правда» от 20 июля 1984г., стр.3.

[2] Там же.

[3] Там же.

[4] См. В.И.Ленин. ПСС, т. 26, стр.60.

[5] См. Р.Косолапов, ук. соч., стр.2.

[6] См. «Литературная газета» от 1 февраля 1984г., стр.2.

[7] См., в качестве свежего примера, выступление В.Кузьменко в «Коммунисте», 1984, №11, стр.113.

[8] Мы не смогли уразуметь, – к слову, – что имеет в виду В.Кузьменко, заявляя о необходимости-де «рассматривать основное противоречие коммунистической формации во взаимосвязи с основным законом её развития». (В.Кузьменко. Обществознание: некоторые аспекты дискуссий, критики и самокритики. «Коммунист», 1984, №11, стр.113.) Сущностное противоречие общественно-экономической формации и есть «основной закон её развития», если постигать её в динамике, а не в статике; непонятно, для чего вообще «возиться» с противоречиями и придавать им такое значение, коль скоро они развития не объясняют.

«Марксистская политическая экономия, – писали уже довольно-таки давно, так что это отнюдь не новость, – изучает… производственные отношения, как форму развития производительных сил данной общественной формации. Тем самым она исследует экономическую структуру, как естественно-исторический процесс, познаёт объективную закономерность возникновения, развития и упадка данных производственных отношений, т.е. экономический закон движения общества». (В.Милютин, Б.Борилин. К разногласиям в политической экономии. «Большевик», 1930, №2, стр.53–54. Курсив мой. – Т.Х.)

Самое прискорбное, что эта непозволительная, в общем-то, на удивление примитивная ошибка – непонимание полнейшей тождественности диалектического противоречия и «закона развития» – всё более вырисовывается как характерная, по всей видимости, для авторов, группирующихся в дискуссии по противоречиям вокруг «Коммуниста». Так, В.Куликов, поместивший в «Коммунисте» тоже достаточно путаную статью на эту тему, без конца повторяет в ней, что «не существует ни одного производственного отношения, ни одного экономического закона, которые не содержали бы в себе противоречий», и т.д. в том же роде. (См. В.Куликов. Характер противоречий социалистической экономики и формы их разрешения. «Коммунист», 1984, №9, стр.43 и др.) Можно подумать, что социальное противоречие – это некое особое свойство производственных отношений и «экономических законов». Между тем, сущностное социодиалектическое противоречие само есть наипервейший экономический закон, причём закон именно развития всякого данного способа производства, перехода его от одной структуры экономического базиса (и производительных сил, натурально) к следующей, конкретно-исторически более совершенной и прогрессивной. Никаких иных механизмов для реализации процесса развития, помимо «механики» сущностного противоречия, в природе вещей не имеется. При отсутствии надлежащей ясности в этом вопросе неуместными выглядят претензии определять «то главное, что требуется сегодня от экономической науки в исследовании противоречий социализма». (См. там же, стр.44.)

[9] «Правда» от 20 июля 1984г., стр.3.

[10] См. И.Сталин. Экономические проблемы социализма в СССР. Госполитиздат, 1952, стр.62.

[11] Солидаризуемся здесь с теми советскими авторами, кто трактует человека труда как «высокоорганизованную материальную производительную силу общества», как исходный пункт прогресса общественного производства. (См., напр., В.Т.Пуляев. Главная производительная сила социалистического общества и экономические законы её развития. – Изд-во Ленингр. ун-та, 1979, стр.13 /разрядка моя. – Т.Х./, 67.)

«До настоящего времени современная экономическая литература в поисках исходного начала проходит мимо… человека».

«…функционирование производительных сил в системе социалистических производственных отношений есть не что иное, как процесс воспроизводства и развития самого человека. Научно-технический прогресс предстает здесь лишь в качестве стороны (момента) развития главной производительной силы общества…»

«…воспроизводство и развитие человека как главной производительной силы и как субъекта производственных отношений в условиях социализма имеет определяющее значение для поступательного движения общества к коммунизму». (Там же, стр.66, 60, 61.)

«…главной производительной силой являются сами люди. Поэтому принципиальное отличие общественного производства одной эпохи от другой, – превосходно писал также Ю.А,Васильчук, – заключается прежде всего в положении основной массы трудящихся в процессе функционирования производительных сил…»

«Именно личностное развитие трудящихся масс и есть самая глубокая движущая “причина”, толкающая развитие производительных сил и всемирную историю, и именно этим развитием измеряется и подлинным образом оценивается общественный прогресс».

«Мощным орудием изменения положения трудящихся масс в процессе развития производительных сил является классовая борьба и социально-экономическая и политическая революция как высшая форма этой борьбы».

«Именно эта “производственная роль” классовой борьбы трудящихся масс делает её стержнем истории человеческого общества, а революцию – её “локомотивом”. Правда, то, что классовая борьба не помеха, а главная движущая сила развития производительных сил, остаётся пока для многих непонятным». (Ю.А.Васильчук. Диалектика производительных сил. «Вопросы философии», 1971, №9, стр.47, 51, 50. Курсив мой. – Т.Х.)

[12] «Правда» от 20 июля 1984г., стр.3.

[13] Но попутно акцентируем вновь, что «соответствие» ни в коем случае не есть «отсутствие» противоречия: это лишь особый участок, «сектор» в его (противоречия) собственной внутренней структуре. (Ср. Г.М.Штракс. Социальное противоречие. «Мысль», М., 1977, стр.55.)

[14] См. Я.Кронрод. Об экономических противоречиях. «Вопросы экономики», 1977, №3, стр.58.

[15] В то время как на высшей фазе коммунизма при соединении со средствами производства будет действовать принцип фактического равенства и реализуется в массовом порядке всемирноисторически несопоставимо совершеннейшее отношение – творческая способность.

[16] В.И.Ленин. ПСС, т. 36, стр.368–369. Курсив мой. – Т.Х.

[17] «Никто не может отрицать колоссального развития производительных сил нашей советской промышленности в течение пятилеток, – читаем у И.В.Сталина, – Но это развитие не имело бы места, если бы мы не заменили старые, капиталистические производственные отношения в октябре 1917 года новыми, социалистическими производственными отношениями». (И.Сталин. Экономические проблемы социализма в СССР, стр.61.)

«Краеугольным камнем социально-экономического строя, приходящего на смену капитализму, становится, по Марксу, общественная собственность на средства производства», – справедливо указывал Ю.В.Андропов.

«…в полном соответствии с предвидениями Маркса, всюду, где победили пролетарские революции, утвердившаяся в тех или иных формах общественная собственность на средства производства стала и основным фактором существования социализма, и его опорой, и главным источником его прогресса». (Ю.Андропов. Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР. «Коммунист» 1983, №3, стр.12. Курсив мой. – Т.Х.)

[18] См. И.Сталин, ук. соч., стр.68.

[19] «Для ПНР в целом характерно то, – писал сам же Р.Косолапов всего пять лет назад, – что… она по своим производственно-экономическим, научно-техническим и культурным возможностям уже в состоянии решать проблемы формирования развитого социалистического общества…» (Р.И.Косолапов. Социализм: к вопросам теории. М., «Мысль», 1979, стр.548. Курсив мой. – Т.Х.)

[20] См. об этом опять-таки, у того же Р.Косолапова в ук. соч., стр.550.

[21] Там же, стр.549–550. Курсив мой. – Т.Х.

[22] «Литературная газета» от 1 февраля 1984г., стр.2.

[23] «Коммунист», 1984, №11, стр.116.

[24] «Литературная газета» от 1 февраля 1984г., стр.2.

[25] См. «Правда» от 20 июля 1984г., стр.3.

[26] См. Р.Косолапов. Атакующий класс. «Правда» от 31 июля 1981г., стр.3.

[27] См. Л.И.Брежнев. Ленинским курсом, т.7. М., Политиздат, 1979, стр.282.

[28] Р.Косолапов. Атакующий класс. «Правда» от 31 июля 1981г., стр.3.

[29] См. Доклад Э.Герека на VII съезде ПОРП. «Правда» от 9 декабря 1975г., стр.4; Доклад Э.Герека на VIII съезде ПОРП. «Правда» от 12 февраля 1980г., стр.4–5.

[30] «Правда» от 9 декабря 1975г., стр.3.

[31] На чём правильно, в общих чертах, сделал акцент Ю.В.Андропов в своей речи на июньском (1983г.) пленуме ЦК КПСС:

«Мы в своём общественном развитии подошли сейчас к такому историческому рубежу, когда не только назрели, но и стали необходимыми глубокие качественные изменения в производительных силах и соответствующее этому совершенствование производственных отношений. Это не просто наше желание, товарищи, это объективная необходимость, и её нам, как говорится, не объехать и не обойти». («Правда» от 16 июня 1983г., стр.1.)

[32] Ср. П.Н.Федосеев. XXVI съезд КПСС и актуальные задачи развития общественных наук. «Вопросы философии», 1981, №8, стр.4:

«Нужно возможно более детально разработать наши представления о конечных рубежах первой фазы коммунистической формации в экономике, социально-политических отношениях и других областях…»

«Важность этой работы трудно переоценить…»

[33] Мы всячески поддержали бы указания в нашей политэкономической литературе, – не столь ещё множественные и определённые, правда, как хотелось бы, – на личностный характер производственных отношений и на «развитие социально-экономической активности масс как форму совершенствования экономического базиса нашего общества». (См. А.Ерёмин. Субъективный фактор в политэкономии социализма. «Вопросы экономики», 1981, №10, стр.10.)

В этом нет какой-либо неправомерной «политизации» проблем социально-экономического (как и «чисто» –экономического!) прогресса. Стратегически, в крупном плане базисные отношения «выравниваются», объективно регулируются по высоте развитости главной производительной силы, причём развитости как раз субъектной, личностной, граждански-политической. Понять, расслышать, что именно на данном этапе мешает, «жмёт» массе как субъекту в системе сложившихся экономических взаимозависимостей, – это и означает разумно и здраво, надлежащим для социализма институциональным путём заново «согласовать» базис с производительными силами в целом. Вез этого бесполезно разговаривать о «научно-технических революциях». Только удовлетворение перспективных субъектных запросов главного элемента производительных сил является прочным и безотказным залогом последующего оживления и на «объектных», если можно так выразиться, фронтах – в деле наращивания вещественной, материально-технической «мускулатуры» народного хозяйства.

[34] См. Методологические проблемы общественных наук. «Наука», М., 1979, стр.136; В.А.Медведев. Ключевая проблема диалектики развитого социализма. «Вопросы философии», 1984, №8, стр.9.

[35] А.В.Бачурин. Планово-экономические методы управления. «Экономика», 1973, стр.242–243.

[36] Н.Гладков. Почему занижаются планы? «Правда» от 23 июля 1976г., стр.2.

«…планы корректируются без достаточных оснований. По существу налицо стремление подогнать задания под их фактическое выполнение, оградить от ответственности нерадивых руководителей, скрыть недостатки в работе.»(3акон для каждого. «Правда» от 12 июля 1978г., стр.3.

[37] А.Рогов. Дисциплина плана. «Правда» от 31 октября 1981г., стр.2–3. Курсив мой. – Т.Х.

[38] См. П.Бунич. Дефицит и производство. «Литературная газета» от 2 декабря 1981г., стр.4.

Столь же «крутыми» и нелицеприятными формулировками обрисовывалось положение вещей, создавшееся в результате приписок на автотранспорте:

«Весь материальный ущерб стране от приписок на автотранспорте подсчитать немыслимо /курсив мой. – Т.Х./». «…это десятки миллиардов лишних тонно-километров, тысячи тонн разворованного топлива, десятки миллионов рублей незаслуженных премий и незаработанной зарплаты».

«О гигантских потерях в народном хозяйстве все знают и говорят. Имеются даже директивные указания о замене старого показателя новым, а он не только не введён, но даже ещё не разработан! Не объясняется ли это позицией самих автотранспортников? Их нежеланием отказаться от удобного, хорошо приспособленного для отчётов способа оценки своего труда?» (М.Вознесенский, П.Волин. Расхитители. «Литературная газета» от 3 февраля 1983г., стр.12.)

[39] П.Игнатовский. О политическом подходе к экономике. «Коммунист», 1983, №12, стр.69. Курсив мой. – Т.Х.

[40] Там же, стр.70. Курсив мой. – Т.Х.

[41] Ср. «Литературная газета» от 3 февраля 1983г., стр.12:

«…процветает массовое искажение отчётности о выполнении планов…»

[42] См. об этом А.Самойленко. До и после тромба. «Литературная газета» от 2 мая 1984г., стр.12.

[43] См. Р.Косолапов. Социализм и противоречия. «Правда» от 20 июля 1984г., стр.3.

[44] См. Р.Косолапов. Социализм: органическая целостность социальной системы. «Правда» от 4 марта 1983г., стр.3.

[45] «Правда» от 20 июля 1984г., стр.3.

[46] См. «Правда» от 20 июля 1984г., стр.3; Ю.Жданов. Исторические судьбы общественных антагонизмов. «Коммунист», 1984, №1, стр.87–88.

[47] Ср. В.Т.Себиченко. Структура, генезис и разрешение социальных противоречий. Автореферат кандидатской диссертации. Л., 1977, стр.4 /курсив мой. – Т.Х./:

«На внешнем… уровне социальное противоречие выступает как противоположность между людьми, представляющими в конкретно-исторических условиях одну из противоположных сторон сущностного противоречия. Таким образом, опредмечивание социального противоречия выступает как его персонификация».

[48] Ср. К.У.Черненко. Актуальные вопросы идеологической, массово-политической работы партии. «Правда» от 15 июня 1983г., стр.2 /курсив мой. – Т.Х./:

«Было бы неправильно видеть во всех этих уродливых явлениях, вызывающих беспокойство и справедливое возмущение трудящихся, одни лишь “пережитки прошлого” в сознании и поведении людей. Причины многих из этих “болячек” следует искать и в сегодняшней практике,… в реальных проблемах и трудностях нашего развития… Поэтому для устранения негативных явлений нужны… меры экономического, организационного и правового порядка».

[49] См. «Коммунист», 1984, №1, стр.88.

[50] См. «Правда» от 4 марта 1983г., стр.3.

Ср. В.И.Керимов, А.Е.Разумов и др. Дискуссия по актуальной проблеме (обзор откликов). «Вопросы философии», 1984, №2, стр.122:

«…часто авторы… склонны весьма расширительно толковать термин “социальный антагонизм”, прилагая его к таким явлениям, как пьянство, тунеядство, взяточничество и т.п., полагая, что общество, государство находятся в состоянии антагонизма в отношении к подобным проявлениям… При всей нетерпимости к отмеченным фактам генеральной линией общества в этом вопросе является курс на воспитание, изживание пережитков прошлого и т.д., и, конечно, это не “бой на взаимное уничтожение”, как это имеет место в случае действительных социальных антагонизмов. Так что эти явления не суть антагонизмы в понимании исторического материализма как теории общественного развития. Вместе с тем социалистическое общество ведёт со всякого рода антиобщественными проявлениями непримиримую борьбу.»

Короткая ссылка на этот материал: http://cccp-kpss.su/101
Этот материал на cccp-kpss.narod.ru

ArabicChinese (Simplified)DutchEnglishFrenchGermanItalianPortugueseRussianSpanish