Секретарь-координатор
Большевистской платформы в КПСС,
член Исполкома Съезда граждан СССР,
канд. филос. наук
Т.Хабарова
Выступление
на XXVII заседании политклуба
Московского центра БП в КПСС,
посвящённом 230-й годовщине
со дня рождения великого
немецкого философа Г.В.Ф.Гегеля
Москва, 26 августа 2000г.
УВАЖАЕМЫЕ ТОВАРИЩИ,
сегодняшним заседанием нашего политклуба мы отмечаем 230-ую годовщину со дня рождения мыслителя, о котором В.И.Ленин сказал: нельзя понять ни страницы у Маркса, не проштудировав всей Логики Гегеля.
Как нетрудно догадаться, нынешняя гегелевская дата нас заинтересовала не просто сама по себе, но в первую очередь в связи с той социально-политической ситуацией, в которой мы находимся. А это, – повторяю ещё и ещё раз, – ситуация затяжной национальной катастрофы в результате частично нами уже проигранной, но, тем не менее, на сей день отнюдь не закончившейся Третьей мировой, или информационно-психологической войны.
Сколь это ни парадоксально прозвучит, но лично меня даже обрадовали воинственные высказывания Джорджа Буша-младшего на недавнем съезде, американских республиканцев в Филадельфии. Напомню, что он выразил намерение, в случае победы на президентских выборах, выйти из Договора по противоракетной обороне 1972г.; заявив, что, – дескать, – теперь пришло время защищать не устаревшие договора, а защищать американский народ.[1] От кого же собирается Буш защищать американский народ, – от путинской России, у которой весь её госбюджет в 13 с лишним раз меньше нынешних военных расходов США? И политика которой, внешняя и внутренняя, практически полностью контролируется из-за океана?
Американцы воевали – и продолжают воевать – с Советским Союзом, а не с российским коллаборационистским режимом, который для них в этой войне не противник, а главный стратегический партнёр. И из всего сказанного Бушем совершенно ясно, что Америка на сегодня не считает бесповоротно выигранной эту свою войну против СССР, а перспективу крайне нежелательного и опасного для империализма Соединённых Штатов перелома в ходе военных действий там расценивают как вполне вероятную.
Перелом же этот может по-настоящему наступить как результат только одной вещи: возвращения нашего народа из его теперешней политической прострации к национально-самосознательному состоянию; т.е., к осознанию себя Советским народом – подлинным хозяином страны, способным и обязанным предпринять консолидированные действия по спасению своего гибнущего Отечества.
Но эта задача – в полной мере вернуть нашему народу советское социалистическое самосознание, разрушенное информационно-психологической войной, – эта задача ставится нашими организациями, Большевистской платформой в КПСС и Движением граждан СССР, буквально с первых дней возникновения как той, так и другой. И как видите, американцы – в отличие от многих и многих деятелей наших так называемых левых сил – фактически отнюдь не рассматривают эту нашу цель как неосуществимую. Выражением же народного самосознания служит идеология, а идеологией Советского народа как народа великого и победоносного был и впредь останется марксизм-ленинизм. Конечно, при этом марксистско-ленинское учение необходимо самым решительным образом отчистить от всех тех наслоений и искажений, которые, ещё до сих пор заслоняют от масс его истинное лицо и мешают трудящимся понять, что нет у них и не может быть другого, более надёжного оружия в губящей их информационно-интеллектуальной войне.
И вот к этой проблеме – возрождения коммунистического учения в его подлинном, отвечающем современной эпохе интеллектуальном облике, а следовательно, и в его подлинной революционно-практической мощи, – к этой проблеме имеет уже самое непосредственное отношение виновник, так сказать, сегодняшнего нашего торжества – великий немецкий философ-диалектик Г.В.Ф.Гегель, рядом с которым, по масштабу его научных свершений, можно поставить из его предшественников разве лишь Платона с Аристотелем, да ещё, наверное, И.Канта.
В последнее время, под влиянием враждебной пропаганды, мы и сами невольно как-то перестали вникать в смысл многих ключевых, основополагающих высказываний наших классиков. Давайте же лишний раз вдумаемся в то, что говорится на первых страницах ленинских хрестоматийных «Трёх источников и трёх составных частей марксизма»: учение Маркса возникло не в стороне от столбовой дороги развития мировой цивилизации, оно есть законный преемник всего лучшего, что было в этой области создано на тот момент человечеством, – немецкой классической философии, английской политэкономии, французского социализма.[2]
К огромному сожалению, информационная война вынуждает нас снова и снова доказывать, – причём, как это ни печально, не только противоположной стороне, но и друг другу, – что марксизм, это не просто величественное, безукоризненно логичное завершение всего предыдущего здания европейской интеллектуально-духовной культуры. Но и в обратном порядка: без этого завершения, без того вклада, который на протяжении XIX-XX столетий внесла революционная пролетарская мысль, всё это здание неудержимо разваливается, и эти духовные богатства становятся предметом манипуляций в руках самых тёмных, самых реакционных сил.
Мне не однажды приходилось уже выступать против того мракобесия и умственного разгильдяйства, когда отдельные деятели, достаточно авторитетные печатные издания и даже целые организации, сами себя считающие левыми, оппозиционными режиму, буквально специализируются на поношении марксизма, отрицании его научности и т.п. Другие боятся назвать себя марксистами, – т.е., по Ленину, законными преемниками всего лучшего, что было создано человечеством в интеллектуальной сфере. Что это за картина, например, когда в РУСО, небезызвестном, нет секций марксистско-ленинской философии – диалектического и исторического материализма, нет секций материалистической диалектики, марксистской политэкономии, научного коммунизма? О каких победах в информационной войне можно при таком положении дел говорить?
В левом движении необходимо создать атмосферу категорического общественного неприятия вокруг любых проявлений антимарксизма – и если можно так выразиться, недомарксизма. Смогли же затвердить лозунг «Антисталинизм – это антикоммунизм» и практически вытеснить наиболее оголтелых антисталинистов на обочину движения. То же самое надо проделать с антимарксистами – проделать в кратчайший срок и без всяких дальнейших дискуссий с ними. Советские люди на заушательское отношение к марксистско-ленинской науке однозначно должны реагировать как на антикоммунизм, причём в его наиболее злостной и разрушительной форме.
Г.В.Ф.Гегель: основные вехи биографии
ПЕРЕХОДИМ теперь непосредственно к связке: немецкая классическая, в первую очередь гегелевская философия – философское учение Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина. Но, конечно, вряд ли будет правильно, если мы не коснёмся вначале, биографических данных Гегеля; тем паче, что они у нас вообще как-то мало известны.
Георг Вильгельм Фридрих Гегель родился 27 августа 1770г. в Штутгарте, это область Германии Вюртемберг, в семье государственного чиновника. Жизненный путь его небогат какими-то яркими внешними перипетиями; Гегель принадлежал к числу людей, у которых главные события их биографии совершаются в сфере их творчества.
По окончании богословского института в Тюбингене, получив степени магистра философии и кандидата теологии, молодой Гегель не спеша проделывал карьеру, в общем, рутинную для образованной молодёжи его круга. А карьера эта часто начиналась с должности домашнего учителя в богатых семействах, – в каковой роли будущий великий философ и подвизался некоторое время. Впрочем, в таких домах обычно собиралось довольно интересное общество, их посещали выдающиеся люди, так что эти годы ни в коей мере нельзя было считать потерянными. Кроме того, эта должность оставляла достаточно времени для самообразования и научных занятий, – в которые Гегель и погрузился со свойственным ему прилежанием.
В 1801г. Гегель получил кафедру в университете в Иене. Здесь в том же 1801г. увидело свет первое из опубликованных им сочинений – «Различие между системами философии Фихте и Шеллинга». Иена входила в состав одного из тогдашних карликовых германских государств – герцогства Веймарского, а при дворе герцога нёс свою государственную службу другой великий немец – Гёте. Он благосклонно отнёсся к Гегелю и оказал ему определённое покровительство, в плане улучшения должностного и материального положения. В дальнейшем это покровительство перешло в тёплые, дружеские отношения, которые между этими великими людьми сохранялись вплоть до кончины Гегеля в 1831г. (Гёте пережил его на год).
Друзьями Гегеля в молодые годы были также, известный поэт-романтик Гёльдерлин и ещё один крупнейший представитель немецкой классической философии – Ф.В.Шеллинг, однокашник Гегеля по Тюбингенскому институту. Шеллинг был пятью годами Гегеля моложе, но историко-логическое соотношение между ними обратное: т.е., в порядке развёртывания немецкой классической школы Шеллинг выступает как предшественник Гегеля, а гегелевская философия завершает и венчает собою всё это грандиозное идейно-теоретическое течение.
Шиллинг как философ сложился и стартовал значительно раньше и ярче Гегеля. В характере Гегеля было много по-человечески привлекательных черт, в том числе и такая, что ему совершенно неведомы были зависть и ревность к чужому дарованию. Поэтому к трудам и философским успехам своего младшего друга Гегель вначале относился восторженно и едва ли не преклонялся перед ним. В Иене они одно время даже жили вместе и пытались издавать философский журнал. Но когда полным ходом пошло становление Гегеля как самостоятельного мыслителя, Шеллинг с недовольством и раздражением обнаружил, что его товарищ вовсе не последователь ему, а скорее оппонент, причём неожиданно серьёзный. И на этом дружба их оборвалась.
В творческой биографии Гегеля иенский период ознаменовался созданием и выходом в свет в 1807г. первой из его фундаментальных философских работ – «Феноменологии духа». В «Феноменологии духа» формирование индивидуального человеческого самосознания исследуется как филогенез в онтогенезе: т.е., как воспроизведение в сжатом или «снятом», по терминологии Гегеля, виде всего исторического процесса развития умственных и духовно-нравственных способностей человека.
Социально-исторический фон жизни и деятельности Гегеля – это Великая Французская буржуазная революция, наполеоновские войны, крах империи Наполеона и те последствия, которые всё это имело для Европы, в первую очередь для Германии.
К Французской революции Гегель всю жизнь относился, – по известному свидетельству Энгельса, – с исключительным воодушевлением. Сохранилось описание характерного эпизода. Летом 1828г. Гегель в кругу друзей предложил тост за великое событие, которое совершилось в тот день, когда происходила описываемая встреча. Однако, что это за такой выдающийся день и что это за событие, никто из присутствовавших вспомнить так и не смог. Тогда Гегель с серьёзным и торжественным видом пояснил, что это 14 июля 1789г. – день взятия Бастилии.[3]
Роль походов Наполеона для Германии, как и для ряда других европейских государств, была двойственной. С одной стороны, Наполеон выступал как завоеватель, который преследовал, – естественно, – прежде всего свои собственные честолюбивые цели и обеспечивал не благо покорённых народов, а национальные интересы Франции, как он их понимал. Но с другой стороны, с приходом наполеоновских войск рушились обветшавшие, отжившие свой век феодально-крепостнические порядки, утверждались нормы буржуазного права, буржуазные общественные отношения, веял свежий ветер идеалов недавней великой революции, ещё не успевших потускнеть.
Так, по Люневильскому мирному договору 1801г. левобережье Рейна временно отошло к Франции, и там с крепостничеством было попросту покончено одним ударом. Вряд ли бы и в Пруссии без «помощи» французов отменили крепостное право в 1807г. Ведь в это время, вплоть до 1813г., Пруссия фактически полностью находилась под властью Наполеона. 14 октября 1806г., в ходе так называемой Четвёртой коалиционной войны, Наполеон нанёс сокрушительное поражение Пруссии в битве при Иене, – как раз когда там 36-летний Гегель заканчивал работу над своей «Феноменологией». Через две недели Наполеон вступил в Берлин.
Гегель, – хотя и являлся, – вроде бы, – пострадавшим гражданином оккупированной страны, но всемирноисторическое значение деятельности и самого феномена Наполеона понимал очень хорошо и отдавал ему должное. Он видел Наполеона объезжающим расположение своих войск накануне Иенского сражения. В одном из своих писем тех дней он говорит: «Я видел императора, эту мировую душу, в то время, как он проезжал по городу с целью рекогносцировки;- в самом деле, испытываешь удивительное чувство, когда видишь такое существо, сконцентрированное здесь в одном пункте, сидящее на лошади и в то же время повелевающее и управляющее миром».[4]
В результате Второй и Третьей коалиционных войн, которые обе были Наполеоном блестяще выиграны, на протяжении 1801-1806гг., оказалась упразднена тогдашняя номинальная общегерманская государственность – Священная Римская империя германской нации, основание которой для ровного счёта возводили к Карлу Великому, к 800г., так что она просуществовала ровно тысячу лет. Германия не только фактически, но и по форме распалась на ряд по большей части мелких «суверенных» государств.
Жалеть о ликвидации этого пережитка средневековья не приходилось, поскольку Священная Римская империя, – по характеристике самого же Гегеля, – представляла собой «узаконенную анархию»,[5] которая больше препятствовала, нежели способствовала действительному единению немецкого народа и его социально-экономическому прогрессу. И тем не менее, исторически ненормальная и нетерпимая ситуация утраты единой государственности, пусть даже и ущербной, – ситуация эта была налицо.
Здесь просматривается весьма отдалённая, правда, но всё же аналогия с нашим нынешним положением; поскольку и для нас весь трагизм заключается в том, что народ лишился государственности, в её единственно мыслимой форме, и никак не может этого понять, – не может понять, что он потерял своё лицо на мировой арене и исторически обречён, если не сумеет восстановить СССР. Мы говорим, – как о необходимом условии преодоления катастрофы, – о пробуждении национально-государственного самосознания Советского народа. Гегель сразу же после падения германской империи, – хотя и не пользовался ещё тогда нужным общественным авторитетом, и даже не смог опубликовать соответствующую свою работу, – но всё же счёл себя внутренне обязанным содействовать именно пробуждению самосознания Германии. Германия, – по мысли Гегеля, – должна была осознать, что как целое она перестала быть государством, и что её ближайшая историческая задача – эту свою целостность возродить. Но реально это возрождение произошло уже много спустя после смерти Гегеля, в 60-х – 70-х гг. XIХв., при Бисмарке.
Гегель не был честолюбив. Конечно, как и все гениальные люди, он не мог не отдавать себе отчёта в масштабе и значимости того, что он делал. Но жажда внешних почестей, чинов и званий и т.п., – всё это было ему глубоко несвойственно. Предметом и пределом его стремлений на протяжении всей жизни служила кафедра философии в хорошем университете.
В 1807г. он покинул Иену из-за общего ухудшения обстановки в Пруссии и перебрался в более благополучную Баварию. Здесь он побывал в должности редактора ежедневной газеты в провинциальном городке Бамберге, а затем – директора гимназии в Нюрнберге.
В творческом плане биографию Гегеля принято подразделять на периоды иенский, нюрнбергский, гейдельбергский и берлинский. Если Иена – это «Феноменология духа», то Нюрнберг – это трёхтомная «Наука логики», так называемая «Большая логика»; которую, собственно, и конспектировал в своё время В.И.Ленин.
В 1816г. сбылось давнишнее желание Гегеля получить место в Гейдельберге, в одном из старейших и авторитетнейших университетов Германии. Гейдельбергский период – это «Энциклопедия философских наук», включающая «Малую логику», «Философию природы» и «Философию духа». В 1818г. последовало приглашение в Берлин, где научная деятельность Гегеля достигла, – как обычно считается, – своего наивысшего расцвета и наивысшего прижизненного признания. На 1829/30 учебный год Гегель был избран ректором Берлинского университета.
Умер Гегель – можно даже сказать, погиб – во время эпидемии холеры, которая свирепствовала в Берлине летом и осенью 1831г. Пик эпидемии Гегель с семьёй благополучно переждал в загородной местности. Осенью он вернулся в Берлин и приступил к исполнению своих обязанностей в университете, и тут произошло непоправимое. Страшная болезнь, в то время практически неизлечимая, свела его в могилу менее чем за сутки, 13 ноября он почувствовал себя плохо, а 14-го его не стало.
К берлинскому периоду относится одно из вершинных произведений в творчестве Гегеля – «Философия права», а также сюда можно отнести выполненные уже посмертно его друзьями и почитателями реконструкции его лекций по философии истории, философии искусства, философии религии и истории философии.
Приведу ещё некоторые сведения биографического характера, представляющие интерес.
Сохранились описания внешнего вида Гегеля и манеры чтения им лекций, которые, – на мой взгляд, – просто грех не процитировать.
Д.Штраус, левый гегельянец, автор нашумевшей книги «Жизнь Иисуса»: «Когда видели и слышали Гегеля на кафедре, то он казался страшно старым, сгорбленным, кашляющим и т.д., так что, навестив его на дому, я нашёл его на 10 лет моложе. Правда, у него были седые волосы, прикрытые тем колпаком, который имеется на портрете Биндера, бледное, но не болезненное лицо, светлоголубые глаза; улыбаясь, он показывал прекраснейшие белые зубы, что производило очень приятное впечатление».[6]
Генрих Гото, один из берлинских учеников и друзей Гегеля, впоследствии принимавший участие в издании полного собрания его сочинений: «…я не мог сначала разобраться ни в ходе его мыслей, ни во внешней стороне его лекции. Вяло и угрюмо сидел он с опущенной головой, сосредоточившись в себе, перелистывая свои большие тетради, и продолжая говорить, всё время рылся в записках, смотря в них то вверх, то вниз, то вперёд, то назад. Постоянное покашливание нарушало течение речи, всякая фраза являлась отдельно, высказываясь с напряжением, отрывочно и беспорядочно. …Тем не менее вся эта картина вызывала такое глубокое уважение, такое сознание достоинства и до такой степени привлекала наивностью всепобеждающей серьёзности, что я, несмотря на все неудобства, чувствовал себя неотразимо прикованным, хотя довольно мало мог понять из сказанного». «Этот мощный дух витал и действовал с величественным самоуверенным спокойствием и удобством в глубинах вопросов, по-видимому, неразрешимых. В эти минуты голос его повышался, взор сверкал над аудиторией и светился в разгоревшемся пламени убеждения, захватывая глубочайшие тайники души…»[7]
Женился Гегель поздно, уже за сорок лет, и в семейной жизни был счастлив. Жена была на двадцать лет его моложе.
Создание всеобъемлющего учения о развитии
В ПРОДОЛЖЕНИЕ XVII – XIX вв. европейская наука и философия стремились открыть наиболее общие законы мироздания, или – что то же самое – найти наиболее общую форму движения во Вселенной, «движение вообще», исходя из которого, можно было бы последовательно и систематично объяснить все прочие его виды.
Давайте на этот процесс смотреть не так, как он выглядел, когда совершался, а с нашей сегодняшней точки зрения.
В лице Ньютона, его ближайших предшественников и последователей, человечество блестяще освоило такую фундаментальную форму, как ДВИЖЕНИЕ В СТАТИКЕ. Не надо пугаться этого словосочетания, поскольку статика – гомеостаз, гомеостатические состояния – это не отсутствие движения, но именно одна из его основополагающих форм. Гомеостаз – это то, что происходит между двумя качественными уровнями развития объекта, в рамках одной и той же качественной, или сущностной определённости. Ньютон гениально угадал и указал наиболее совершенный образ гомеостаза в объективной действительности – это движение Солнечной системы. Гомеостатические процессы в реальном мире чрезвычайно широко распространены, поэтому на протяжении XVII – начала ХIХ вв. ньютонианство праздновало один триумф за другим. Казалось, что на базе ньютонианской механики, включая Ньютоном же открытый закон всемирного тяготения, объяснимым становится решительно всё.
Помните, как Энгельс говорит в «Диалектике природы»: «…что особенно характеризует рассматриваемый период, так это – выработка своеобразного общего мировоззрения, центром которого является представление об абсолютной неизменяемости природы. Согласно этому взгляду, природа, каким бы путём она сама ни возникла, раз она уже имеется налицо, оставалась всегда неизменной, пока она существует».[8] Или ещё в «Людвиге Фейербахе»: «Природа находится в вечном движении, это знали и тогда. Но, по тогдашнему представлению, это движение столь же вечно вращалось в одном и том же круге и, таким образом, оставалось, собственно, на том же месте…»[9] Это прекрасное описание статического, или механистического мироощущения. Или метафизического, – как его ещё иногда называют.
Впереди у научного познания было освоение высшей, по-настоящему универсальной формы мирового процесса – освоение РАЗВИТИЯ, т.е. такого движения, когда объект не просто вращается в кругу одних и тех же качественных определений, но с ним происходят сущностные, качественные перемены, сама его сущность вовлекается в процесс.
Между прочим, это наиважнейший момент – участие или неучастие сущности в процессе. Ведь в ньютонианской натурфилософии сущность вещи практически не участвует в том, что с этой вещью реально творится. Сущность как некая внешняя сила сообщает вещи, – как господь бог всему мирозданию, – известный первоначальный импульс и затем отступает, как бы, куда-то за кулисы событий. А вещь крутится в кругу этой сообщённой ей качественной определённости до нового внешнего толчка. Органической связи между сущностью, и явлением нет. Вспомните формулировку первого закона Ньютона: «Тело удерживает состояние покоя или равномерного прямолинейного движения до тех пор, покуда внешняя сила не выведет его из этого состояния». Вот то-то и оно, что внешняя.
В естественных науках идея развития выступала как ЭВОЛЮЦИОННАЯ идея, и она там прокладывала себе дорогу уже с середины XVIII в. Общеизвестные, факты и имена, к этому относящиеся, я в целях экономии времени перечислять здесь не буду. Однако, эволюционные процессы – всё это частные, односторонние и неполные образы развития. А надо было указать такой процесс, который в наивысшей степени символизировал бы собою развитие, – подобно тому как Ньютон в движении Солнечной системы обнаружил совершеннейший символ гомеостаза.
И философская наука, – которая здесь, как я везде и всегда, концептуально намного опережала естествознание, – она ещё в ХVII в. догадалась, что искомый образ движения, превосходящего своей универсальностью гомеостаз, – это не что иное, как человеческое мышление. И в самом деле, с позиций механики, – хоть сколь угодно возвышенно и философски трактуемой, – мышление абсолютно необъяснимо. Но ведь оно должно быть объяснено. Следовательно, механистический подход не может претендовать на статус универсального. Универсально то, чем объясняется мышление. И чем объясняется мышление, тем объясняется всё остальное. Вот так мышление и определилось на роль модельного процесса при поисках той формы движения, которая своей всеобщностью должна была превзойти механику земных и небесных твёрдых тел.
И вот посмотрите, как обрисовалась задача: получилось, что из мышления надо объяснить предметный, пространственно-временной мир; чем и занимался увлечённо один из трёх крупнейших предшественников Гегеля по классической немецкой школе – Фихте. Фихте считал, что мысленно оттолкнувшись от исходной противоположности «Я» и «не-Я» (т.е., человеческого самосознания и противостоящего ему внешнего окружения), он сможет выстроить всю картину природы, развернуть всё богатство и многообразие определений предметного мира и без содействия, в общем-то, эмпирических наук.
Хочу всячески подчеркнуть, что вот такая постановка вопроса, она возникла объективно-исторически и возникла совершенно неизбежно; но вовсе не в силу того, что были зловредные философы-идеалисты, которые упорно не хотели стоять на ногах, а стояли на голове и всё переворачивали вверх дном. Нам в этой проблеме – соотношения материализма и идеализма – вообще давно бы уже пора быть менее, так сказать, картонными. Среди идеалистов, действительно, есть попросту враги – сознательные и убеждённые идеологи эксплуататорских классов; но есть и мыслители, которые делали полезнейшее дело, причём дело это в тот исторический момент никак иначе сделано быть не могло. Из-за нашей негибкости в этих оценках мы подчас проигрываем там, где на нашем месте, вот уж поистине, надо умудриться, чтобы проиграть
Возвращаясь к Фихте, многое у него получалось весьма эффектно и убедительно, но всё же было очевидно, что всё это – верчение внутри чьей-то индивидуальной черепной коробки, и предметность у него какая-то не всамделишная. И поэтому Шеллинг, – о котором мы выше уже упоминали, – а затем Гегель предприняли самые решительные усилия, чтобы этот процесс вернуть, если можно так выразиться, назад в объективный мир.
В полной мере и без крупных концептуальных помарок это удалось только Гегелю. Фактически именно Гегель совершил этот научный подвиг – по-настоящему ОТКРЫЛ развитие как новый и фундаментально высший по сравнению с ньютонианством принцип движения; и на базе этого принципа Гегель сумел построить исчерпывающую картину мироздания, которая включает и природу, и человеческое общество, и то, что происходит у человека в мозгу.
Вдумаемся, что ведь этого до сих пор – спустя двести лет после Гегеля! – всё ещё не смогло сделать хвалёное современное естествознание. Связной РАЗВИТИЙНОЙ картиной мира оно поныне так и не располагает. Наиболее отчётливая попытка такого рода была предпринята, – насколько я понимаю, – Эйнштейном в его обшей теории относительности, или теории единого поля. Она осталась, в общем и целом, безуспешной, но ведь и этим, работам Эйнштейна, – опять-таки, – скоро сто лет исполнится.
В философии Гегеля развитие – это сущностная первооснова мироздания, и это процесс, который аналогичен – вернее, КОТОРОМУ аналогично человеческое мышление, только он выполнен, как сегодня бы сказали, в других, причём разных материальных носителях. Никакого «идеализма» в этом нет. Моделируем же мы мышление в компьютере и не считаем это идеализмом; значит, в принципе такие процессы на любых материальных носителях могут развёртываться. Просто надо понимать, что в эпоху, когда повсюду религия была государственной идеологией, учёным приходилось использовать термины типа «абсолютный дух», «абсолютная идея» и т.п. шире, – скажем так, – чем это требовалось для дела.
Кстати, на Гегеля некоторые слушатели его лекций в Берлинском университете строчили доносы, обвиняя его в нехристианских настроениях – т.е., по существу, в атеизме, а Фихте из-за подобных же обвинений вынужден был в своё время покинуть университет в Иене. Так что это вовсе не были столь уж религиозные люди.
Гегель вообще считал, что как форма государственной идеологии религия отжила свой век, и её место должна занять философия, которую он трактовал как строго и подлинно научное знание. Если государство от себя выступает с определённым учением, то исходные принципы такого учения не могут восприниматься гражданами чисто догматически, они должны служить предметом мыслительного, интеллектуального освоения. При жизни Гегеля это не осуществилось, хотя он, – надо сказать, – втайне, на это и надеялся; но мы видим, что им оказалась очень точно предвосхищена будущая практика социалистических государств. Со своей стороны, нам также следовало бы при каждом удобном случае подчёркивать, что эта наша практика, – когда система философских взглядов выполняет роль официальной идеологии в государстве, – она, опять-таки, – не на обочине мировой цивилизации возникла, а представляет собой, кроме всего прочего, ещё и совершенно закономерный итог прогрессивного государственно-правового и философского развития самой же Западной Европы.
Чтобы закончить этот сюжет относительно религии, скажу ещё, что Гегель стоял за свободу и равноправие вероисповеданий в обществе и за невмешательство государства во внутренние дела конфессий. Но он подчёркивает, что у государства как такового также есть своё учение,[10] и вот здесь уже не место ложному либерализму и плюрализму, – если говорить сегодняшним языком. И снова можно видеть, что это совершенно тот самый подход, который впоследствии был реализован в конституционном строе СССР, – и дальше будет развиваться в том же направлении, как мы твёрдо убеждены и отразили это в нашем проекте новой редакции Советской Конституции.[11]
«Метод» и «система» у Гегеля:
непродуктивность их отрыва друг от друга,
а тем более противопоставления
ВПРОЧЕМ, нам необходимо ещё вернуться к разговору о развитии.
В прошлом у нас, – к несчастью, – было принято несколько излишне противопоставлять метод и систему Гегеля; утверждая, что, – мол, – метод мы у Гегеля безусловно берём, а вот с системой решительно не согласны. Следует признать, что это была ошибка, – хотя, бесспорно, исторически объяснимая и оправданная. Дело в том, что созданная Гегелем методология – диалектическая логика – это логика СОДЕРЖАТЕЛЬНАЯ, в ней движение логических форм неотделимо от движения познаваемого содержания. Сам же Владимир Ильич пишет в своём конспекте: «Гегель… требует логики, в коей формы были бы… формами живого, реального содержания, связанными неразрывно с содержанием».[12]
Да ещё надо неотступно иметь в виду, что человеческий разум у Гегеля «объективирован», т.е., ему указан аналог в объективной действительности – аналог, несравнимо его превосходящий своей творческой мощью. Но тогда логика, – как В.И.Ленин в том же конспекте и констатирует, – вообще становится наукой «не о внешних формах мышления, а о законах развития “всех материальных, природных и духовных вещей”, т.е. развития всего конкретного содержания мира и познания его».[13] Такую логику, во избежание недоразумений, лучше уже логикой не называть: или обязательно уточнять, что речь идёт о ДИАЛЕКТИЧЕСКОЙ логике, или говорить просто о ДИАЛЕКТИКЕ.
И мы читаем у Ленина, соответственно, в «Карле Марксе» и в «Трёх источниках»: «…диалектика, по Марксу, есть “наука об общих законах движения как внешнего мира, так и человеческого мышления”»; «…диалектика, т.е. учение о развитии в его наиболее полном, глубоком и свободном от односторонности виде…»[14]
К чему я всё это говорю?
К тому, что в истории марксистской философии попытки отщепить «метод» от «системы», выделить метод как бы в чистом виде и в этом экстрагированном виде им пользоваться, – они, в общем-то, ни к чему особо конструктивному не привели. Целостного описания диалектического метода ни у кого не получилось; мы находим лишь «некоторые, черты» диалектики, «основные черты» и т.д.
Вне всяких сомнений, на этом пути были сформулированы закономерности, имеющие колоссальное значение: закон единства и борьбы противоположностей, закон перехода количественных изменений в качественные, закон отрицания отрицания и др. Несомненно также, что сам Гегель при построении уму непостижимого здания своей системы пользуется всё время каким-то определённым, вроде бы одним и тем же приёмом. Но вычленить этот приём как таковой практически невозможно; поскольку в результате его применения каждый раз образуется новое содержание, а с изменением содержания и сам приём неуловимо, но необратимо меняется. К слову, вот эта гегелевская технология, она вышеперечисленными законами отнюдь не исчерпывается.
Вывод из всего этого такой: основоположников наших упрекать ни в чём уже не надо, потому что, правильно оценив диалектическое миропонимание, объявив себя его законными наследниками и открыто взяв его на вооружение восходящего революционного класса, они сами совершили интеллектуальный и гражданский подвиг, не уступающий тому, что сделал Гегель.
Но вот что касается нас, современных марксистов, то нам уже нужно извлечь все напрашивающиеся уроки и понять: систему мироздания, всеохватывающую картину мира с наших, диалектикоматериалистических позиций необходимо хотя бы пытаться строить; иначе и метод наш замечательный может остаться всецело втуне. Именно это у нас и произошло, когда примерно с конца 50-х – начала 60-х гг. марксистско-ленинская философия фактически поплелась на поводу у учёных-естествоиспытателей, а среди них господствовали – да и по сей день господствуют – представления и концепции, от диалектики весьма и весьма далёкие. И в результате как раз вот этот «естественнонаучный» фланг стал местом едва ли не главного прорыва, через который хлынула в наше общественное сознание всякая псевдоучёная дрянь, подготовившая и идеологически обеспечившая горбачёвскую «перестройку».
Тот гегелевский приём, о котором мы только что упомянули, его можно вкратце охарактеризовать как показ, на самом разном содержании, механизма срабатывания ДИАЛЕКТИЧЕСКОГО ПРОТИВОРЕЧИЯ: т.е., того механизма, посредством которого исследуемый объект переходит с одной ступени развития на другую, поднимается с одного качественного уровня на другой, более высокий. И вот в области социальных наук, – где, собственно, марксизм в основном и оставил Гегеля уже позади, – вот тут была блестяще найдена форма диалектического противоречия, полностью адекватная своему содержанию: это закон соответствия производственных отношений характеру и уровню развития производительных сил. О законе соответствия у нас разговор заходит чуть ли не на каждом политклубе, поэтому я позволю себе сегодня не повторяться, а интересующихся отсылаю к нашим предыдущим публикациям, они сосредоточены, – главным образом, – в «Светоче».
Подчеркну только лишний раз, что именно с формулировкой и применением этого закона связаны наиболее впечатляющие как теоретические, так и революционно-практические достижения марксистской науки об обществе – исторического материализма, а равно и марксистской политэкономии. Как действует и как должен применяться закон соответствия на этапе социалистического и коммунистического строительства, – в разработке всех этих вопросов огромная заслуга принадлежит И.В.Сталину, и мы в наших материалах неизменно стремимся это показать.
И ещё, – если кто не понял, – не ищите закон соответствия у Гегеля, его там нет. Это открытие специфически марксистское.
Идея пространственно-временной
многомерности Вселенной
в диалектической картине мира
СРЕДИ основоположений гегелевской философии одно из центральных гласит: «субстанция есть субъект».[15] Не надо, опять-таки, этого пугаться, поскольку здесь сказано совершенно то же самое, что мы имеем в виду, когда говорим: материя движется, она существует только в движении. Если под движением понимать движение по Ньютону, – т.е., равномерное и прямолинейное, покуда внешняя сила не вмешается, – то тогда, конечно, Гегель сказал нечто несуразное и ужасное. Если же под движением понимать развитие, то тогда и нам, материалистам, нужно бы пользоваться гегелевским определением. Ведь из развития должна быть объяснена вся человеческая жизнедеятельность. Следовательно, её характерный принцип – принцип субъектности – должен быть изначально общему понятию развития присущ, а иначе никакого объяснения не получится.
Но субъект есть нечто целостное, и поэтому сущностная первооснова мира у Гегеля – это не только процесс, как мы раньше говорили, а это такой процесс, который представляет собой целостность. Если всё это несколько упростить, то это процесс, который не делится на части, а существует в каждый данный момент во всём своём объёме; и внутри этой целостности происходят изменения, которые мы воспринимаем как следующие друг за другом во времени.
Ф.Энгельс в «Анти-Дюринге» пишет: великая заслуга Гегеля «состоит в том, что он впервые представил весь природный, исторический и духовный мир в виде процесса».[16] Сам Гегель всячески подчёркивает эту сторону дела: мировое первоначало, – как бы там его ни называть, – нигде, никогда, ни в каком отношении и ни под каким углом зрения не существует отдельно от процесса развития; собственно, оно и есть этот процесс, и этот процесс в любое мгновение дан во всей полноте своей целостности, а не по частям, и всё, что совершается, совершается только внутри этого целого как такового. «…на каждой ступени дальнейшего определения, – читаем в “Науке логики”, – всеобщее возвышает всю массу своего предыдущего содержания и не только… ничего не оставляет позади себя, но несёт с собой всё приобретённое и обогащается и сгущается внутри себя».[17]
Теперь обратим внимание вот на что.
Такой процесс, который вместе с тем есть неделимая целостность, он не может быть изображён и воспринят в обычном нашем трёхмерном пространстве, плюс четвёртая координата – однонаправленно текущее время. Гегель даёт буквально бесчисленные описания своей «субстанции-субъекта», и в конце концов из всего этого чётко вырисовывается образ нового измерения бытия – такого измерения, где само время предстаёт как своего рода пространство. В таком пространственноподобном времени разные временные состояния развивающейся материи, действительно, могут быть охвачены и изображены одномоментно. Чем охвачены, чем изображены, – ну, на сём этапе хотя бы мысленным взором. И этого пока вполне достаточно.
Но не над этим ли бился долгие годы Эйнштейн (о чём выше мы мельком упоминали)?
В общей теории относительности утверждается, – как известно, – что в принципе возможно множество систем координат («моллюсков», как их Эйнштейн называет метафорически), в каждой из которых действует поле тяготения специального типа, и соответственно, пространственно-временные характеристики имеют свой специфический вид. Должно существовать и некое единое, или универсальное поле, исходя из законов которого, вся эта совокупность «моллюсков» могла бы быть объяснена и как-то упорядочена. Единое поле – это аналог ньютоновского поля всемирного тяготения, но это нечто более общее, более объемлющее. Однако, создать убедительную теорию единого поля Эйнштейну, как уже отмечалось, не удалось.
И вот мы видим, что эта идея многовариантности, многообразия пространственно-временных параметров развивающейся Вселенной, идея реального существования других пространственно-временных миров, помимо нашего трёхмерного, – она на концептуальном уровне даже не то что разрабатывалась Гегелем, но он попросту оперировал ею как рабочим элементом своей системы – элементом, без которого эта система вообще не была бы построена. Вот такой «лаг» концептуального опережения: на добрых двести лет, если учесть, что с этими «другими мирами» («тонкими», так называемыми, и прочими, хотя они далеко не такие уж «тонкие»), – что с ними наука по сей день так и не разобралась.
Кстати, Гегель и основную идею специальной теории относительности тоже высказал почти на сто лет раньше Эйнштейна. Отождествление трёхмерного пространства со светом, с электромагнитным полем, – что и составляет суть специальной теории относительности, – оно содержится у Гегеля в «Энциклопедии философских наук»: в «Философии природы» и в «Философии духа», это 1817 год.
В своё время Гегелю у нас сильно доставалось за то, что, – дескать, – природа у него не развивается во времени, а только развёртывается в пространстве. Но простите, откуда же Гегель должен был почерпать свои познания о природе? Так надо полагать, что из современных ему естественных наук. А они как природу изображали? Вот именно, нам Энгельс объяснил: как во времени абсолютно неизменяемую. Так какие, спрашивается, претензии к Гегелю?
В действительности мысль Гегеля тут бесконечно глубже, и он вовсе не отказал природе в развитии. Он просто провёл чрезвычайно важное различение между обычным трёхмерным пространством, где фигурируют явления, и пространством, скажем так, эволюционным, где события совершаются уже на уровне сущностей. Но ведь это ключевой признак развития, – мы об этом уже говорили, – что оно есть изменение в самой сущности объекта. В учении о развитии человеческий разум поднимается от простой, так сказать, феноменологии движения, от простой его эмпирии до исследования его глубочайших, сущностных причин и пружин. Мы проникли в мир сущностей, но это и значит, что нам открылось их «местопребывание» – вот те самые «другие миры», о которых только что было упомянуто. И всё, что фактически сказал нам Гегель, – это что развитие природы как таковое, на сущностном уровне, протекает в других пространственно-временных координатах, чем обычный мир твёрдых тел. А не такую чепуху, что природа, якобы, вообще развитию не подлежит.
Социально-политические взгляды Гегеля.
Отношение Гегеля к славянам.
Учение о человеке
как о РОДОВОМ СУЩЕСТВЕ –
подлинная жемчужина гегелевского
философско-правового подхода
И НАКОНЕЦ, о социальных взглядах Гегеля.
Гегель по натуре не был политическим бойцом и трибуном. Это был законопослушный академический учёный. Поэтому вряд ли стоит очень уж его шпынять за то, что он не хотел портить отношений с тогдашним прусским государством. Тем паче, что само это государство к нему относилось достаточно доброжелательно.
Бесспорно, в своей «Философии права» Гегель ставит прусскую монархию на такую высоту, на которой она не стояла и стоять не могла. Но при этом он настолько явственно кривит душой как философ, допускает такие нарочитые погрешности в аргументации, что умный читатель должен догадаться: всё это – неизбежная дань обстоятельствам, и не более того. Может быть, это и не делает Гегелю большой чести, но всё же лучше сосредоточиться на положительных сторонах его философско-правовой теории, а не на конъюнктурных.
Прежде всего, как-то мало замечается полностью отрицательное отношение Гегеля к частной собственности. На основании одних только философских соображений он считал, что частная собственность – это весьма несовершенный вид взаимосвязей между людьми, и в дальнейшем она должна быть преодолена («снята», как у него это называлось).
Гегель дал уничтожающую критику того самого буржуазного либерализма, который нам сегодня оголтело навязывают кремлёвские коллаборанты.
«…гражданское общество, – пишет Гегель, – является полем борьбы индивидуального частного интереса, борьбы всех против всех…» «В гражданском обществе каждый для себя – цель, все другие суть для него ничто. Но без соотношения с другими он не может достигнуть объёма своих целей; эти другие суть потому средства для целей особенного». «Индивидуумы суть в качестве граждан этого государства частные лица, преследующие как свою цель свой собственный интерес». «…агрегат частных лиц часто называют народом; но в качестве такого агрегата он есть, однако, vulgus (чернь), а не populus (народ); и в этом отношении единственной целью государства является то, чтобы народ не получал существования, не достигал власти и не совершал действий в качестве такого агрегата. Такое состояние народа есть состояние бесправности, безнравственности и неразумия вообще, в таком состоянии народ представлял бы собой только аморфную, беспорядочную, слепую силу, подобную силе взбаламученного стихийного моря… Часто можно было слышать, как такое состояние представляли как состояние истинной свободы».[18]
Гегель осуждает стремление к роскоши, как «направленность общественного состояния на неопределённое увеличивание разнообразия потребностей, средств и удовольствий». Где роскошь «на одной стороне достигает своего высшего расцвета, там столь же велики на другой стороне нужда и беспомощность». «…при чрезмерном богатстве гражданское общество… не обладает достаточным собственным достоянием, чтобы бороться с чрезмерностью бедности и возникновением черни».[19]
Весьма скептического мнения был Гегель и о буржуазной избирательной системе. «…необходимо наступает, в особенности в крупных государствах, безразличное отношение к голосованию, так как в массе этот голос оказывает незначительное влияние, и обладающие правом голоса, хотя они восхваляют и изображают это право как нечто необычайно высокое, не появляются для подачи голосов; таким образом, эти учреждения имеют своим результатом нечто как раз противоположное, выборы попадают во власть немногих… и, следовательно, того особенного, случайного интереса, который как раз должен был быть нейтрализован».[20]
Принято считать, что Гегель пренебрежительно относился к славянским народам вообще и к русскому народу в частности. Это расхожее убеждение основывается на том, что он не рассматривает славян в своей «Философии истории». Вот как сам Гегель это объясняет: «Правда, эти племена основали государства и мужественно боролись с различными нациями; иногда они как авангард, как народы, находившиеся между враждебными силами, принимали участие в борьбе христианской Европы и нехристианской Азии, – поляки даже освободили осаждённую Вену от турок, и часть славян приобщилась к западному разуму. Однако вся эта масса исключается из нашего обзора потому, что она до сих пор НЕ ВЫСТУПАЛА КАК САМОСТОЯТЕЛЬНЫЙ МОМЕНТ в ряду обнаружений разума в мире. Здесь нас не касается, произойдёт ли это впоследствии, так как в истории мы имеем дело с прошлым».[21]
Непонятно, на что, – собственно, – мы тут так уж обиделись. Ведь Гегель – в начале XIX в. – вовсе не отрицает для нас такой возможности, что «впоследствии» мы выступим «как самостоятельный момент в ряду обнаружений разума в мире». Непосредственно перед нами в этом ряду у Гегеля идут «германские, народы» (под которыми он понимает все основные европейские народы в целом, включая романские, – что для последних тоже, вроде бы, обидно). «Назначение германских народов состоит в том, чтобы быть носителями ХРИСТИАНСКОГО ПРИНЦИПА».[22]
Продолжая эту мысль Гегеля, можно сказать, что мы, русские, – перейдя в новую всемирноисторическую ипостась Советского народа, – вместе с другими присоединившимися к нам и сплотившимися вокруг нас нациями и народностями, не обязательно славянскими, мы выступаем на сцену мировой истории как носители КОММУНИСТИЧЕСКОГО ПРИНЦИПА. На нас лежит ВСЕМИРНОИСТОРИЧЕСКАЯ МИССИЯ И ОБЯЗАННОСТЬ осуществить этот принцип, довести его до воплощения в практической социальной действительности. Мы должны неукоснительно помнить об этом даже в дни тяжелейших поражений, какие мы переживаем ныне.
Таким образом, вся логика философско-исторических построений Гегеля, она не только нас ничуть не унижает, но наоборот, прямо указывает на нас как на представителей следующей великой эры в истории человечества, наряду с эрами античности и христианства. И не просто указывает, но интеллектуально и духовно ОБЯЗЫВАЕТ нас выполнить, довести до победного завершения объективно возложенную на нас, космическую по своим масштабам задачу. Так что и здесь мы должны черпать у гениального нашего предшественника не обиду и уныние, а мощный, ободряющий нас в наших нынешних бедствиях заряд исторического оптимизма.
К слову, Гегель в «Философии истории» и американцев «исключил из обзора» совершенно на тех же основаниях, что и нас: «…Америка есть страна будущего, в которой впоследствии, может быть…, обнаружится всемирноисторическое значение… Америку следует исключить из тех стран, которые до сих пор были ареной всемирной истории. То, что до сих пор совершалось там, является лишь отголоском старого мира и выражением чужой жизненности, а как страна будущего она здесь вообще нисколько не интересует нас…»[23]
Что же, теперь и американцам на Гегеля надуться?
Один из почитателей Гегеля, служивший в прошлом в императорской конной гвардии в России, обратился к философу, – кроме всего прочего, – за советом о дальнейшем устройстве своей собственной жизни. Гегель посоветовал ему вернуться в Россию и постараться приобрести там влиятельное положение. Вы счастливы тем, – писал он любознательному кавалергарду осенью 1821г., – «что имеете отечество, занимающее такое огромное, место во всемирной истории, отечество, которому, без сомнения, предстоит ещё гораздо более высокое назначение. Другие современные государства как будто бы уже более или менее достигли цели своего развития; быть может, кульминационный пункт некоторых из них находится уже позади, и форма их приобрела постоянный характер, тогда как Россия, будучи уже, пожалуй, наиболее мощною силою среди остальных государств, заключает в своих недрах неограниченную возможность развития своей интенсивной природы».[24]
Но подлинным жемчужным зерном гегелевской философско-правовой концепции следует признать введение понятия о человеке как о РОДОВОМ СУЩЕСТВЕ.
Процесс развития, – по Гегелю, – в огромной мере состоит в том, что сущность как бы перетекает в явление, является всё более полно и многосторонне, в результате чего образуется всё более совершенный индивидуальный объект (или просто индивид), а также всё более совершенная и сложная система связей между явлением и сущностью – или между индивидом и родом. Своей вершины это прогрессирующее взаимодействие между родом и индивидом достигает, – как нетрудно догадаться, – в человеческой личности. Человек – это поистине как бы микрокопия своего рода; в мозгу у него в сжатом, закодированном виде воспроизведена всеобщая, родовая историческая закономерность развития человечества как целого. Строго говоря, это и есть МЫШЛЕНИЕ: нам наша собственная сущность открыта, поэтому мы постигаем существенные, причинно-следственные связи и во всех прочих явлениях природы.
Таким образом, у человека как бы две прочных, одинаково объективных основы его бытия. Одна – это его внешнее положение в обществе, в государстве. Другая – это его непосредственная причастность к сущностной, эволюционно-исторической общности людей: т.е., к той реальности, которая стоит за всеми внешними проявлениями общественной жизни и в конечном счёте их все собою определяет.
И вот, эта теория второй, родовой основы человеческого бытия, она представляет прекрасную социально-философскую и идейно-нравственную точку опоры для угнетённого класса, который стремится ниспровергнуть косные, общественные порядки и учредить новые, более справедливые. У нас обычно как-то сразу зацикливаются на экономике и упускают из виду, что люди никогда не поднимутся на борьбу из-за несоответствия производственных отношений производительным силам. Чтобы люди поднялись на борьбу, цель её должна быть сформулирована в гуманистическом, личностном измерении. И для такой формулировки ничего лучше не придумаешь, чем эта грандиозная идея: что любой человек, даже самый забитый и униженный имеющимися порядками, он всё равно другим своим концом, если можно так выразиться, прикреплён к единой сущности человеческого рода, которая сильнее общества и государства, и он непосредственно от этого первоначала человечества наделён всей полнотой достоинства и всеми правами самосознательного человеческого существа.
Правда, сам Гегель здесь, – вот уж поистине, – вильнул хвостом, и я в данном случае защищать его не буду. Сделав величайшее политико-философское открытие, он тут же даёт конъюнктурный «задний ход» и объявляет, что вот этой непосредственной «прикреплённостью к роду», или субстанциальностью, обладает лишь одно лицо в государстве – правитель, монарх.
Излишне уточнять, что молодой Маркс именно в этом месте прорывает горизонт гегельянства, искусственно самим же Гегелем зауженный. У Маркса носителем родовой субстанциальности выступает не монарх, а народ. И через эту живительную брешь врываются в диалектическое учение народные массы и начинается уже новая эпоха всемирной истории – эпоха, в которой великий немецкий мыслитель вряд ли бы разглядел и признал сам себя, но которая без его трудов не могла бы открыться и несёт их в себе как часть своего богатства и своё неотъемлемое достояние.
[1] См. Л.Николаев. Буш и стена посреди нации. «Советская Россия» от 8 августа 2000г., стр.2.
[2] См. В.И.Ленин. ПСС, т. 23, стр.40.
[3] См. Куно Фишер. Гегель, первый полутом. Соцэкгиз, М. –Л., 1933, стр.593.
[4] Куно Фишер, ук. соч., стр.54-55.
[5] Гегель. Философия истории. Соцэкгиз, М. –Л., 1935, стр.405.
[6] См. Куно Фишер, ук. соч., стр.592.
[7] Там же, стр.162-164.
[8] Ф.Энгельс. Диалектика природы. ИПЛ, М., 1982, стр.9.
[9] Ф.Энгельс. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии. Госполитиздат, 1953, стр.21.
[10] См. Гегель. Философия права. Соцэкгиз, М. –Л., 1934, стр.282, 284.
[11] См. информбюллетень Московского центра БП в КПСС «Светоч» №40 июнь 1998г. – февраль 1999г.
[12] В.И.Ленин. ПСС, т. 29, стр.84.
[13] Там же.
[14] В.И.Ленин. ПСС, т. 26, стр.54; т. 23, стр.43-44.
[15] См. Гегель. Феноменология духа. Соцэкгиз, М., 1959, стр.9, 12.
[16] Ф.Энгельс. Анти-Дюринг. ИПЛ, М., 1973, стр.19.
[17] Г.В.Ф.Гегель. Наука логики, т. 3. «Мысль», М., 1972, стр.306-307.
[18] Гегель. Философия права, стр.314, 211, 214; Гегель. Философия духа. Госполитиздат, М., 1956, стр.324-325.
[19] Гегель. Философия права, стр.221, 255.
[20] Там же, стр.334.
[21] Гегель, Философия истории, стр.330-331 /курсив мой. – Т.Х./.
[22] Там же, стр.323 /курсив мой. – Т.Х./.
[23] Там же, стр.83.
[24] См. Куно Фишер, ук. соч., стр.90-91.
Короткая ссылка на этот материал: http://cccp-kpss.su/425
Этот материал на cccp-kpss.narod.ru
