Сущностные направления конституционного развития СССР в период перехода ко второй фазе коммунизма

Кандидат философских наук
Т.Хабарова

В Президиум Верховного Совета СССР.
В президиум внеочередной седьмой сессии
Верховного Совета СССР девятого созыва

Считаю необходимым высказать некоторые соображения по представленному на общественное обсуждение проекту новой Конституции СССР.

Анализ проекта показывает, что определяющим побуждением при пересмотре действующей Конституции (равно как существеннейшим «конституционным» новшеством) послужило, бесспорно и практически исключительно, стремление административно «узаконить» ряд глубоко-ошибочных «философских» положений, – которым, поистине, потребна форма административных предписаний, поскольку в рамках разумной партийно-критической полемики они моментально и с постыдной неопровержимостью обнаруживают свой немарксистский характер.

Среди принадлежащих сюда «концепций» наиболее, пожалуй, политически-деструктивны «развитое социалистическое общество», «материально-техническая база коммунизма», «хозяйственная самостоятельность» производственных единиц (по схеме «производительности фондов»). Струвистской (а не марксистско-ленинской) по своему идеолого-политическому содержанию является предпринятая в проекте попытка вычленения обособленной сферы неких «социальных» феноменов, наряду с классическим в марксизме делением на «экономику» и «политику».

Материально-технической базе («научно-технической революции»), а также философии «хозрасчёта» отведено достаточно внимания в недавней моей работе,^[1] постольку здесь нет надобности заново углубляться в эти вопросы. Следует, наверное, лишь напомнить (по адресу «хозрасчётной самостоятельности»), что принцип «независимой производительности» овеществлённого труда, на котором она зиждется, историко-логически не есть никакая формула «низовой инициативы», но всего только специфически-превращённое выражение, «перефразировка» отношений капиталистической собственности на средства производства. Социалистически-обобществлённая экономика на подобных «установках» строиться не может; подход этот нигде покуда не приводил (и не в силах привести) ни к какому «повышению эффективности» народнохозяйственного функционирования, он лишь плодит групповых «псевдособственников» разного калибра, вплоть до дегенерации в замкнуто-«элитного» суперэксплуататора самого социалистического государства. Совсем неудивительно, что некоторые наблюдатели за рубежом (например, в Коммунистической партии Китая) квалифицируют совокупность этих безобразных «ориентиров» как курс на «реставрацию капитализма» в Советском Союзе и отказываются видеть в партийно-государственном руководстве, которое упрямо, пренебрегая решительнейшей критикой и несогласием со стороны собственных граждан, толкает страну на гибельный путь, – отказываются видеть в подобном руководстве каких-либо «марксистов-ленинцев».^[2]

Сущностные направления
конституционного развития СССР
в период перехода
ко второй фазе коммунизма

Содержание

1. Соотношение понятий «всенародного государства» и «диктатуры пролетариата»
2. Соотношение понятий «всенародного государства» и «диктатуры пролетариата» /продолжение/
3. Соотношение понятий «всенародного государства» и «диктатуры пролетариата» /продолжение/
4. Массовая критика снизу и самокритика как средство развития диктатуры пролетариата вплоть до её перерастания в систему коммунистического самоуправления
5. Смысл осуществления программы «критики и самокритики» – полное конституирование гражданина социалистического (коммунистического) общества в качестве субъекта (всесторонне развитой личности). Соотношение между конституционными правами граждан и «корпоративным» правом
6. «Социальное развитие и культура»: неоправданное конституционное «нововведение»
7. «Социальное развитие и культура»: неоправданное конституционное «нововведение» /продолжение/
8. Соотношение между конституционными правами граждан и «корпоративным» правом /продолжение/
9. Соотношение между конституционными правами граждан и «корпоративным» правом /продолжение/. Судебная защита конституционно-правового статуса гражданина
10. Соотношение между конституционными правами граждан и «корпоративным» правом /продолжение/. «Свобода творчества»
11. Соотношение между конституционными правами граждан и «корпоративным» правом /продолжение/. «Свобода печати»
12. Соотношение между конституционными правами граждан и «корпоративным» правом /продолжение/. Избирательная система
13. Соотношение между конституционными правами граждан и «корпоративным» правом /продолжение/. Методы партийной работы и социалистическая законность

§1. Соотношение понятий
«всенародного государства»
и «диктатуры пролетариата»

Серьёзные возражения вызывает введённая в преамбулу проекта формулировка: «Выполнив задачи диктатуры пролетариата, Советское государство стало общенародным».

Миссия пролетариата состоит в построении коммунистической цивилизации, а отсюда видна и всемирноисторическая протяжённость действия главного его структурно-политического орудия – пролетарской государственности: это весь период между свержением власти капитала и возникновением завершённого коммунистического общества. Со всей ясностью, никакого «выполнения задач пролетарской диктатуры», прежде нежели окончательно сформируется коммунистический общественно-экономический базис, система коммунистических производственных отношений, – никакого «выполнения задач диктатуры пролетариата» ранее этого рубежа быть не может.

Социоструктурный (базисный) критерий «завершения строительства коммунизма» – это (как мне неоднократно уже доводилось показывать) прочное утверждение таких «форм собственности», такого уклада базисных отношений, когда труд овладевает средствами производства (а постольку и произведённым вещным богатством) в новом всемирноисторическом качестве свободно реализуемой творческой способности, категория же «рабочая сила» («индустриальный труд») бесповоротно погружается в прошлое.

В политической сфере описанному базисному сдвигу соответствует (и не пассивно «соответствует», но энергично служит его осуществлению) процесс вытеснения, «перемалывания» элитарно-групповой, представительной демократии демократией непредставительной, «поголовной» («отмирание» представительного демократизма). Снятие (окончательное вытеснение) группового демократического принципа принципом «поголовности» (т.е., абсолютной политической полноценности, неигнорируемости и «суверенности» каждого индивида) – это и будет становление всенародного государства: политической организации коммунизма (системы коммунистического самоуправления), где достигнуто фактическое (а не формальное только) равенство между гражданами, преодолена «абстрактность» государственного устройства, субъектно-политическая («государственная») структурность общества слилась – по Марксу – со структурностью гражданской, производительно-трудовой, грудящиеся выступают в качестве политически-активных творческих личностей, все поголовно участвуют в решении важнейших общественных дел.

Между теперешним нашим государственно-политическим состоянием и государственностью коммунистически-«всенародной» простирается, – как легко убедиться, – ещё весьма порядочная дистанция; государству же, которым мы реально располагаем, его основатель В.И.Ленин дал структурную характеристику: рабоче-крестьянское с бюрократическим извращением. Менять ленинское структурное определение наличествующего государственного строя никаких причин покамест нет, поскольку все перечисленные В.И.Лениным базисно-структурирующие компоненты сохраняются в полном составе: рабочий класс, класс колхозного крестьянства, а равно и прискорбная, но исторически отнюдь не изжитая возможность элитаристского (бюрократического) искажения пролетарских государственных начал (которая коренится, опять-таки, в базисе – в формализме социалистического присвоения средств производства).

Мало того, предлагаемый проект пытается – довольно-таки комическим образом – в некотором роде «институционировать», закрепить открыто-«трёхкомпонентное» классовое членение советского общества (я имею в виду формулировку относительно «собственности профсоюзных и иных общественных организаций» в 9-ой статье).

В.И.Ленин, включая бюрократию в структурно-политическую дефиницию государства (а это было мудро, философски проницательно и дальновидно), отвёл бюрократизму, тем не менее, лишь статус извращения, но не полноправного класса. Авторы проекта задались, по всей вероятности, целью реабилитировать» «профсоюзные и иные» бюрократические очаги, обеспечив им структурно-конституционные(!) условия беспрепятственной, «законом охраняемой» консолидации именно в некий «равнозначный» пролетариату и колхозному крестьянству класс.

Ведь собственность – это опора и принцип классового размежевания в обществе; государственная (всенародная) собственность сжато выражает существование и гегемонию рабочего класса в нашей общественной системе, собственность кооперативно-колхозная – существование и важную роль дружественного рабочему классу кооперированного крестьянства. Спрашивается, – появление и позитивную роль какого нового классового формообразования намеревались выразить, поднимая ненужный разговор о «собственности профсоюзных и иных организаций» как о конституционной категории?

Стоит только принять точку зрения марксистской политэкономической науки, – и немедля обнаруживается, что никаких классообразующих процессов здесь не совершается (да и совершаться-то не должно!), а попросту наши старые бюрократические знакомцы, наскучив суровым уделом «извращения», возмечтали «подвести твёрдую базу» под практикуемый ими «способ добывания материальных благ», – причём, добывания оных в масштабах, недосягаемо превышающих средний, общедоступный уровень потребления в стране. Сугубо-паразитический характер проектируемого нового «псевдокласса» забавно оттенён тем обстоятельством, что во владение ему передаются именно общественные фонды потребления, а не средства производства. (Молчу уже, что «собственность» в отношении объектов потребления, – за исключением права личной собственности граждан, – вообще не является конституционным нормативом: лишь о каком-то назревшем классовом перераспределении средств производства могла бы зайти речь как о причине к существенному изменению статей Конституции, посвящённых «экономической основе СССР».)

Считаю, что вышеочерченную «политэкономическую» юмористику необходимо из проекта устранить, поскольку идейно-теоретически она лишь компрометирует своей предвзятой непродуманностью нашу обществоведческую мысль, а безусловная неконструктивность практической её функции заведомо очевидна «невооружённому глазу» и едва ли нуждается в дорогостоящей «экспериментальной проверке».

«…выделение в самостоятельную форму собственности профсоюзных и иных общественных организаций, – правильно отмечалось по ходу обсуждения проекта, – нецелесообразно, так как средства их представляют собой перераспределённую общенародную, а также частично кооперативную собственность.

Закрепление Конституцией права собственности на средства данных организаций может, на наш взгляд, привести к их обособленности. В таком случае будет затруднено выполнение положений статьи 23, где совершенно правильно говорится, что государство при широком участии общественных организаций и трудовых коллективов обеспечивает рост и справедливое распределение общественных фондов потребления. А средства профсоюзов и иных общественных организаций в преобладающей своей части есть не что иное, как часть общественных фондов потребления».^[3]

Аргументация защитников специализированной управленческо-бюрократической «собственности» не лишена определённой – прямо сказать, весьма симптоматичной! – занимательности.

«…наличие обособленной собственности колхозов, – рассуждает, к примеру, А.Рахмилович,^[4] – несомненно вызывает в какой-то степени и их обособленные экономические интересы. Однако существование этих обособленных интересов в условиях социалистического общества полностью оправдано и является стимулом развития производства. /Курсив мой. – Т.Х./ Они не противоречат, а дополняют общенародные интересы». «Существование некоторых обособленных интересов колхозов отнюдь не нарушает и не может нарушить общее единство экономических интересов советского народа». «Таким образом, следует признать, что в социалистическом обществе бесспорно существуют обособленные интересы колхозов и других кооперативных, а также общественных организаций. Существование этих интересов ничуть не подрывает единства экономических интересов советского народа».

С каких это пор обособление групповой экономической заинтересованности при социализме служит «стимулом развития производства»? Собственность кооперативов появилась у нас, – как превосходно известно, – не в порядке «стимулирования производства», а поскольку она конкретно-исторически неизбежна, представляет собою единственно-мыслимое связующее звено между мелкотоварным индивидуальным хозяйствованием и производительной деятельностью на базе всеохватывающего (государственного, «всенародного») социалистического обобществления. Существование групповой собственности (хотя оно, конечно, исторически-оправданно) – не какое-то благотворное «дополнение» ко всенародному интересу, но объективно-экономическая, базисная препона на пути всесторонней реализации этого последнего. Стратегической, программной задачей коммунизма по отношению к групповому присвоению является не увековечение его (и тем более не выдумывание новых его модификаций), а по возможности скорейшее структурное его «подтягивание» до уровня всенародного достояния.

Ссылки на «удобство управления», якобы складывающееся в результате узаконения «собственнических» притязаний управляющих систем, также не выдерживают никакой критики. Спора нет, управление курортами, домами отдыха и прочей профсоюзной недвижимостью имеет некоторую специфику, но ведь и другие разновидности управленческой активности по-своему не менее специфичны: управлять консерваторией – это нечто иное, нежели управление металлургическим заводом, аэродром отличается от банка, торговая сеть – от редакции газеты. Следуя логике «управленческих удобств» (равно как «стимулирования производства»), всего «удобнее» обернулось бы раздать народнохозяйственные и культурно-рекреационные объекты подряд в собственность соответствующих управляющих органов; непонятно только тогда, зачем нужна была Октябрьская революция?

В рубрику «общественных организаций» номинально у нас занесена и Коммунистическая партия. Можно представить себе, сколь необъятные материально-потребительские ценности отойдут в изолированно-«элитное» пользование, если конституционно легализованными «собственниками» заделаются партийные инстанции; любопытное, ничего не скажешь, получится «служение партии народу»!

В.И.Ленин наставлял, при рассмотрении любых социально-практических или социально-аналитических вопросов и коллизий, «формулировать дело научным образом, т.е. с точки зрения отношения между классами современного общества».^[5] С этих ленински-научных (а постольку единственно-научных в затронутой нами проблематике) позиций междуклассового равновесия в социалистическом государстве «бюрократическое извращение» как раз и есть возникновение ненормальных отношений некоей «псевдособственности» управленческого органа на управляемый объект, – взамен отношений управления как «скромно оплачиваемой» по В.И.Ленину, рабочей (но не собственнически-«господской»!) функции, которая осуществляется «по поручению», «по уполномочию» революционного пролетариата, строго «на основании законов», учреждённых пролетарской властью.

Стоило 6ы также обратить внимание, насколько прозрачно, нескрываемо идейно-теоретическое родство между замыслами насчёт легализации «управленческой собственности» и стандартной психологией «рыночного социализма». В принципе нет ни малейшей разницы между передачей предприятия «в собственность» производственному коллективу и фантазиями относительно каких-то «собственнических» прав профсоюзного чиновничества на богатства, которые принадлежат безоговорочно рабочему классу, трудящимся, а профсоюзу доверено лишь чисто-«техническое», распорядительское заведование ими; если бюрократически-«собственнические» изобретения чем-нибудь и перещеголяли ортодоксальный «рыночный социализм», то только глубиной элитаристской извращённости. Можно лишь удивляться (если не употребить более жёсткой терминологии), как берутся отстаивать – и народу навязывать! – подобную нелепицу люди, столь ревностно заботящиеся о пресечении каких-либо гласных, открыто выраженных сомнений в своей «марксистко-ленинской» репутации.

§2. Соотношение понятий
«всенародного государства»
и «диктатуры пролетариата»
/продолжение/

Мы находимся, таким образом, – возвращаясь к основной теме нашего изложения, – безусловно в государстве рабоче-крестьянском (но не во «всенародном»); т.е., со всей определённостью, – покуда в границах диктатуры пролетариата; цитированное нами выше утверждение касательно «общенародности» Советского государства, уже будто бы достигнутой, не отражает политико-правовой реальности нынешней стадии нашего развития.

«Сущность учения Маркса о государстве усвоена только тем, – писал В.И.Ленин, – кто понял, что диктатура одного класса является необходимой не только для всякого классового общества вообще, не только для пролетариата, свергнувшего буржуазию, но и для целого исторического периода, отделяющего капитализм от “общества без классов”, от коммунизма. Формы буржуазных государств чрезвычайно разнообразны, но суть их одна: все эти государства являются так или иначе, но в последнем счёте обязательно диктатурой буржуазии. Переход от капитализма к коммунизму, конечно, не может не дать громадного обилия и разнообразия политических форм, но сущность будет при этом неизбежно одна: диктатура пролетариата».^[6]

Следует теперь решительно подчеркнуть, что в нашем нахождении «при диктатуре пролетариата» нет абсолютно ничего плохого, «позорного», и что мириться с применением научного термина «диктатура» как синонима тирании значит не развивать государственно-правовую концепцию марксизма-ленинизма, но лишь по-пустому потрафлять новейшим «еврокоммунистическим» социал-соглашателям в рабочих партиях некоторых западных стран.

Марксистская теория диктатуры класса-революционера есть пролетарски-классовое (иными словами, подлинно-научное) истолкование фундаментальной проблемы суверенитета народа – коренного вопроса всякой революции (в том числе, кстати, и буржуазно-демократической), всякого качественного, формационного общественно-исторического переустройства. Марксизм, не ограничившись поддержкой права народа ниспровергнуть устаревший общественный строй и возвести («сотворить») новый, первым среди крупнейших философско-политических течений современной истории раскрыл революционное выступление народа-суверена именно как творчество (а не просто разрушение, ниспровержение), причём как верховный созидательный акт, вершину «коллективного гения», «коллективной разумности» человечества. Суть здесь в том, что передовой класс, посредством институтов революционной власти, изменяет общественно-экономический базис – самую форму творчески-производительной деятельности в обществе и постольку воздвигает, на известный период, как бы новый структурно-организующий остов, который позволяет подняться на качественно-высшую ступень всем прочим, более конкретизированным видам человеческой предприимчивости, любознательности, творческой инициативы.

Создание революционными массами новых органов власти, а через них – новой системы базисных отношений (перестройка, повторим, самих структур общественно-целесообразной деятельности) – это, поистине, высочайшее проявление творческой жизненности, поскольку в итоге все «нижестоящие», конкретные «виды творчества» получают, на определённое время вперёд, качественно улучшенную структурно-направляющую «рамку»(новую форму), в которой они могут беспрепятственно развиваться, «с благословения» и под надёжной защитой обновлённого властно-институционального уклада.

Вы попробуйте предаться «свободному полёту вдохновения», если внутренний «структурно-целевой каркас» вашей творческой активности не отвечает существующему строению производственных (а постольку и властно-идеологических) отношений, – не очень-то гладко это у вас выйдет. Великие учёные Возрождения, например, – интеллектуальное «нетерпение» которых объективно-исторически возвещало, персонифицировало и обслуживало мироприсвоенческий интерес формирующейся буржуазии, но не церковно-крепостнической знати, – конфликтовали с тогдашними феодалистскими государствами вплоть до тюрем и костров, и лишь после буржуазных революций, легализовавших новое восприятие мира и новую трактовку общественно-одобряемой деятельности человека, стало казаться, что нет ничего резонней и практичней, нежели рассматривать космос и социум глазами Коперника, Бруно, Бэкона, Галилея, а перед идеями и достижениями механистического естествоиспытательства открылась широчайшая арена инженерно-технического использования.

Марксисты внесли в проблематику народного суверенитета классовый (коммунистически-научный) подход, показав, что суверенитет (субъектно-производящая, «оплодотворяющая» роль) трудящихся масс, полновластие народа может осуществляться исключительно лишь через диктатуру революционного класса и что политическая институциональность, возникающая как результат организаторского творчества класса-«бунтаря», именно и есть – на любом этапе исторического прогресса – общественно-объективная гарантия осуществления народом его суверенных прав, его преобразовательного мирообъединяющего призвания.

Совершенно недопустимо, поэтому, противопоставлять функции пролетарской диктатуры функциям и значению «общенародной» государственности (делая заявления такого, хотя бы, типа: «…Советское государство, возникшее как государство диктатуры пролетариата, превратилось в орган выражения интересов и воли всего народа»^[7]). Можно подумать, будто диктатура пролетариата изначально не является органом выражения как раз всенародной воли! Между тем, в эпоху коммунистической революции институционально-политический «диктат» рабочего класса есть вообще единственно-представимое концентрированное воплощение (равно как структурное «обеспечение») сущностных, всемирноисторических интересов трудящихся, и более того – до построения коммунизма о каком-либо ещё «выражении воли народа», помимо государственности пролетариата, бессмысленно даже и заговаривать.

Скороспелым отказом от кардинальнейшей категории марксистско-ленинского революционного учения мы, на поверку, нацело запутываем, размазываем вопрос о том, в каких, собственно, общественно-материализованных формах ныне наличествует, развивается и последовательно реализуется всенародный коммунистический интерес, воля трудового народа к осуществлению коммунистических идеалов; каковы общественно-объективные орудия этого всенародного воления и где гарантии, что воплощается в жизнь именно оно, а не замаскированные чаяния классового противника, который в мировом масштабе далеко ещё не обезоружен и не сломлен.

А потеряв коммунистическую перспективу у себя в стране, мы, естественно, и зарубежным нашим соратникам, – ни добившимся в своих государствах власти, ни тем, которые работают покуда в условиях капиталистического общества, – никакого разумного примера, никакой концептуально-убедительной рекомендации подать не в состоянии. Сегодняшний развал интернационального коммунистического содружества (а говорить здесь надо, со всей необходимой трезвостью, именно о развале, отбросив никого уже не обманывающие и не утешающие «фигуры умолчания») – красноречивое свидетельство и следствие этого идеолого-теоретического паралича, которым добрых полтора десятка лет скована могущественнейшая партия движения.

§3. Соотношение понятий
«всенародного государства»
и «диктатуры пролетариата»
/продолжение/

С риском несколько «перегрузить» текст, я всё-таки коснусь коротко ещё одного обстоятельства (к которому нечасто привлекают внимание): это строгая классичность марксистской концепции «диктатуры» и воистину впечатляющая преемственность, в данном направлении, – как, впрочем, во многих иных, – между ленинизмом и лучшими образцами всей предшествовавшей мировой философско-политической мысли.

В ленинской интерпретации научное содержание категории «диктатура» – это осуществление естественноисторического (превышающего любые писаные, политико-юридические законы) права народа на качественное, радикальное преобразование государственного (и в конечном счёте – общественно-экономического) строя.

Спрашивается, – разве задача качественной (революционной) реконструкции существующих отношений собственности и политической власти не стоит уже нынче перед компартиями развитых капиталистических, развивающихся стран или стран первой фазы коммунизма? Стоит, причём буквально во весь рост, поскольку одних ожидает социалистический переворот «в полном его объёме», другим же надо переходить ко второй фазе коммунистической общественно-экономической формации, но это также серьёзнейший качественный, динамический (революционный в научном значении слова) структурно-политический сдвиг. А тогда нет и никаких оснований снимать проблему диктатуры с повестки дня.

«В масштабе международном история учения о революционной диктатуре вообще и о диктатуре пролетариата в частности совпадает с историей революционного социализма и специально с историей марксизма. …Кто не понял необходимости диктатуры революционного класса для его победы, тот ничего не понял в истории революций или ничего не хочет знать в этой области».^[8]

Мещан «от социализма» всегда шокировало настойчивое подчёркивание В.И.Лениным природы диктатуры как «власти, опирающейся непосредственно на насилие, не связанной никакими законами».^[9]

«Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стеснённую, непосредственно на насилие опирающуюся власть».^[10]

Между тем, «шокирующие» ленинские формулировки всего-навсего выражают – в сжатом, эмоциональном и доходчивом виде – совершенно неоспоримую, элементарную вещь: что при реорганизации устаревшего базиса (и в первую очередь охраняющей его надстройки) нелогично и неконструктивно, – если не попросту нелепо, – обязываться не преступать пределов старых конституционно-правовых и базисных норм.

Метод насильственных действий в революции В.И.Ленин тут же заключает в знаменательные рамки «применения народом насилия по отношению к насильникам над народом».^[11]

Сила, в которой черпает полномочия диктатура класса-освободителя, носит глубоко-нравственный и объективно «метазакономерный» характер: это естественноисторическая мощь народа как субъекта (суверена) общественного прогресса, а равно и осознание, прозрение народными массами своего субъектного, никакими «рукотворными» правилами не ограниченного могущества.

«Неограниченная, внезаконная, опирающаяся на силу, в самом прямом смысле слова, власть – это и есть диктатура. Но сила, на которую опиралась и стремилась опереться эта новая власть, была не силой штыка, захваченного горсткой военных, не силой “участка”, не силой денег, не силой каких бы то ни было прежних, установившихся учреждений. …Она опиралась на народную массу. /Курсив мой. – Т.Х./ Вот основное отличие этой новой власти от всех прежних органов старой власти».^[12]

В результате, пролетарская диктатура оказывается структурно-институциональным «каналом», посредством которого кассы получают возможность «прорваться», наконец, к поголовному (всенародному!) участию в управлении обществом (к коммунистическому самоуправлению), – иначе говоря, к такой субъектно-политической (управленческой) организации человеческого общежития, которая всего теснее соответствует естественному «статусу» народа как творца истории, как фактического создателя любых, накопленных человечеством, вещных или духовных ценностей.

«Старая власть, как диктатура меньшинства, могла держаться исключительно при помощи полицейских ухищрений, исключительно при помощи удаления, отстранения массы от участия в власти, от наблюдения за властью. Старая власть систематически не доверяла массе, боялась света, держалась обманом. Новая власть, как диктатура огромного большинства, могла держаться и держалась исключительно при помощи доверия огромной массы, исключительно тем, что привлекала самым свободным, самым широким и самым сильным образом всю массу к участию во власти. …Это – власть, открытая для всех, делающая всё на виду у массы, доступная массе, исходящая непосредственно от массы, прямой и непосредственный орган народной массы и её воли».^[13]

«…диктатуру осуществляет не весь народ, а только революционный народ, нисколько не боящийся, однако, всего народа, открывающий всему народу причины своих действий и все подробности их, привлекающий охотно весь народ к участию не только в “управлении” государством, но и во власти, и к участию в самом устройстве государства».^[14]

Суммируя разобранный нами материал по «научному понятию диктатуры», – диктатура пролетариата есть государственно-политическая, институциональная организация общества в период всемирноисторической замены капитализма коммунизмом, представительной демократии – системой «поголовного управления», способа производства, основанного на затратах «рабочей силы», – производством, базирующимся на массовом высвобождении творческой инициативы трудящихся; диктатура пролетариата является единственно возможной организационно-политической формой, в которой совершается этот переход, и непосредственным, адекватным орудием его осуществления. Ставить вопрос о каком-то «выполнении диктатурой пролетариата своих задач» ранее окончания всего периода коммунистического строительства – это очередная попытка невежественной правооппортунистической ревизии марксизма в самой его революционно-демократической сердцевине и подсовывание ненужных, искусственных помех действительному выполнению рабочим классом его всемирноисторического предназначения.

Спустя несколько абзацев мы продолжим наш анализ, а теперь раскроем не В.И.Ленина, но Джона Локка, и припомним, как трактовала эту же проблематику буржуазия, во времена своего общественно-исторического подъёма, когда объективно она была классом-«лидером», практически претворявшим всенародные устремления, всенародный интерес эпохи.

В трудах общепризнанных идейных «отцов» буржуазно-представительного демократизма причина революционного взрыва описывается, как систематическое применение властями «силы без права», злоупотребление властными полномочиями. Своекорыстное и произвольное манипулирование властной «прерогативой», грубо разошедшееся с жизненными интересами нации, приводит правительство, в конце концов, к безумию войны с собственным пародом, «мятежа» против него. «Мятежникам у власти», однако, не следовало бы забывать, что и в моменты самых беспредельных, бесчеловечных притеснений суверенитет остается, всё-таки, в руках народных масс.

«…сообщество постоянно сохраняет верховную власть для спасения себя от покушений и замыслов кого угодно, даже своих законодателей…»^[15]

В случае, если угнетение совершенно нестерпимо, а все легальные, «мирные» средства против произвола безуспешно перепробованы, народ осуществляет свои суверенные (субъектно-революционизирующие) права – «взывает к небесам» (в красочном локковском изложении), расторгает общественный договор и возвращает общество в «естественное состояние». В естественном же состоянии никакие политико-юридические нормативы не действуют, – правит «закон, предшествующий и превосходящий» все людские предначертания^[16] (по В.И.Ленину – мощь революционной, борющейся массы).

«…когда те, кто был поставлен для защиты и охраны народа, его свободы и собственности, силой посягают на них и пытаются их отнять, то они тем самым ставят себя в состояние войны с теми, кто поставил их своими защитниками и охранителями мира, – в этом случае они доподлинно и при самых отягчающих обстоятельствах суть… мятежники».

«Если кто-либо применяет силу без права – как это делает в обществе каждый, кто поступает беззаконно, – то он ставит себя в состояние войны с теми, против кого он её так применяет; а в таком состоянии все прежние узы разрываются, все прежние права недействительны, и каждый имеет право защищать себя и сопротивляться агрессору».

«Применение силы без полномочий всегда ставит того, кто её применяет, в состояние войны как агрессора и даёт право поступать с ним соответствующим образом».^[17]

Состояние «войны» нации с «правительственными мятежниками», – с прогнившей, деспотической формой правления (которая скрывает под собою окостеневший базисный, общественно-экономический уклад), – это и есть, как нетрудно видеть, ленинская «власть, никакими законами не связанная», ленинское «применение насилия по отношению к насильникам над народом».

Суверен (субъект социально-исторического процесса) выказывает свою волю, – у В.И.Ленина, – через «непосредственно-революционное движение широких народных масс, ломающих старые законы, уничтожающих органы угнетения народа, завоёвывающих политическую власть, творящих новое право».^[18]

«…когда… законодатели пытаются отнять и уничтожить собственность народа или повергнуть его в рабство деспотической власти, – обсуждает ту же концептуальную и практически-политическую ситуацию Локк, – то они ставят себя в состояние войны с народом, который вследствие этого освобождается от обязанности какого-либо дальнейшего повиновения и должен обратиться к общему прибежищу, которое бог создал для всех людей против силы и насилия. Следовательно, в том случае, когда законодательный орган преступит этот основной закон общества и в силу честолюбия, страха, безумия или подкупа попытается захватить сам или передать в руки кого-либо другого абсолютную власть над жизнью, свободой и имуществом народа, то этим нарушением доверия он использует ту власть, которую передал в его руки народ, для совершенно противоположных целей, и эта власть возвращается народу, который имеет право восстановить свою первоначальную свободу и посредством учреждения нового законодательного органа (такого, какой он сочтёт подходящим) обеспечить собственную безопасность и защиту, что является той целью, ради которой люди находятся в обществе. То, что я здесь сказал в отношении законодательной власти вообще, справедливо также и в отношении главы исполнительной власти, который, получив двойное доверие – как участник законодательного органа и как верховный исполнитель закона, – действует в нарушение того и другого, когда пытается навязать свою деспотическую волю в качестве закона общества».^[19]

Мне представлялось актуальным и полезным заново продемонстрировать, что марксистско-ленинское учение о диктатуре пролетариата не только не ютилось никогда на обочине философско-правовых исканий прогрессивного человечества, но служит им подлинным (и покуда непревзойдённым) венцом, «кристаллизованным выражением»; это оттеняет, лишний раз, всю кощунственность и беспочвенность поползновений «сдать диктатуру (суверенитет народа!) в архив». Сегодняшним «плюралистам», «демократическим социалистам» (а кстати и несколько неумеренным поклонникам несуществующего покамест «всенародного государства») не повредило бы уточнить, что нынче именно наука пролетарски-революционного «диктата» (но не колупаевская возня вокруг какого-нибудь «научного управления») – прямой наследник, равно как залог реальности тех идеалов истинно-разумного «плюрализма», живого человеческого многообразия при всеобщем единении и братстве, в которых по сию пору – и на свой лад! – ещё надеется пробудить «второе дыхание» угасающая буржуазная государственно-правовая культура.^[20]

§4. Массовая критика снизу
и самокритика как средство
развития диктатуры пролетариата
вплоть до её перерастания в систему
коммунистического самоуправления

Средством развития рабоче-крестьянской (пролетарски-демократической) государственности является, – к этому вопросу мне также многократно приходилось возвращаться, – создание в стране продуманной, действенной институционально-правовой структуры, которая обеспечивала бы беспрепятственную реализацию массовой критической (новаторской, творческой) инициативы.

Собственно, учение о массовом критическом волеизъявлении как о форме прогрессивного саморазвёртывания диктатуры пролетариата (как о «важнейшей движущей силе развития советского строя») было у нас, в своё время, общепринятым.^[21] Самый факт, что эта продуктивнейшая концепция предательски «устранена» с политической сцены, – преступление против марксизма, которым мы обязаны правым авантюристам, бесконтрольно орудующим последние десятилетия в наших общественных науках.

Массовая критика снизу потому выступает «важнейшей движущей силой», что она есть общественно-сознательная (институциональная) форма осуществления главной динамической закономерности строящегося коммунизма – коммунистической (пролетарской) революции».^[22] Может быть, нелишне повторить здесь, что пролетарская революция – не какой-то верхушечно-«политический» катаклизм, это базисный по своему внутреннему содержанию, общественно-экономический закон, знаменующий всемирноисторическое преобразование индустриалистского производства в немашинное коммунистическое, «абстрактного» индустриального труда – в труд-творчество.

Статья 8-ая обсуждаемого конституционного проекта трактует о «дальнейшем развёртывании социалистической демократии», ведущий же метод, объективно-определяющая форма пролетарской демократизации – критика снизу – в ней вообще не названа; но в таком виде – в отсутствие внятного указания на установленный классиками магистральный путь и практический инструмент демократического развития при социализме – мы получим не реалистическую правовую гарантию, а пустопорожний газетный посул, неизвестно зачем вписанный в Основной закон государства.

Считаю, что необходимо (как минимум) дополнить ст.8-ую примерно таким положением:

«Методом развёртывания социалистической демократии, приводящим в единое планомерное целое все перечисленные, а также иные возможные линии дальнейшей демократизации советской политической системы, является самокритика и критика снизу».

Следует безоговорочно возразить ещё одной вредоносной тенденции, явственно наметившейся в этой области: попыткам противопоставить марксистской категории «критики снизу» – «учёт общественного мнения», откровенно заимствованный у западной политической социологии.

«…общественное мнение превращается в движущую силу развития общества(!)», – распинается в «Вопросах философии» Р.А.Сафаров, беззастенчиво приписывая этому стопроцентно-буржуазному институту сущностные марксистские определения «массовой критики». «…оно является носителем политической информации, источником выработки политических решений и рецензентом политического курса».^[23]

Свойство «рецензировать политический курс» и служить «источником выработки политических решений» принадлежит при социализме массовому критическому волеизъявлению (а не какому-то, выдуманному правыми диверсантами «от марксизма», «опинионистическому процессу»). «…критика и самокритика как новая форма борьбы между старым и новым, как орудие преодоления противоречий вытекает из самой сущности Советского государства как высшей формы демократии, демократии социалистической. Наше государство есть государство самих трудящихся масс. Его сила состоит в том, что миллионы и десятки миллионов людей участвуют в управлении им. Поэтому только при том условии, что массы активно творят новую жизнь, бдительно следят за всеми недостатками строительства, вскрывают и критикуют их, т.е. при условии критики снизу, движение советского общества вперёд может быть успешным».^[24]

Сплошное, причём беспардонное враньё представляют собою утверждения, будто «наука ещё не вскрыла и не объяснила содержание и характер законов, которым подчиняется рассматриваемый феномен в своём возникновении, формировании и функционировании».^[25] Марксистско-ленинская наука издавна располагает стройной, достаточно подробно разработанной концепцией «возникновения, формирования и функционирования» критического (управленчески-творческого) волеизъявления народных масс как новой объективно-диалектической общественной закономерности, – каковая концепция не прекращала (и впредь, могу заверить, не прекратит) существовать и развиваться, оттого что существование её не по нутру ревизионистам.

Ставя палки в колёса открытому (цивилизованному, хотелось бы сказать) политико-философскому обсуждению «критической» проблематики (а наипаче всего – каким-либо практическим шагам к институционализации критической активности народа), приверженцы «опинионики», тем временем, энергично домогаются узаконить «общественное мнение» именно в качестве социального института. Стало быть, прекрасно понимают, как неотложно и важно, чтобы низовое волеизъявление достигало институционального облика; только институционировать его желали бы не в исконно-социалистической форме, а на буржуазный манер!

Сущностная принципиальная разница между программой «критики снизу» и «опросами общественного мнения» заключается в том, что волеизъявление «критического» типа есть волеизъявление субъектное, личностно-правовое, тогда как при «опросах общественного мнения» гражданская позиция человека учитывается лишь статистически – т.е. характерно-неправовым образом.

Выраженно-правовая гарантированность гражданина в обществе имеет место лишь в тех ситуациях, иногда человеку достаточно его единичного, личностного волеизъявления, чтобы привести в действие соответствующие правоохранные, государственно-юридические и политические механизмы, внушительного подчас масштаба. В рамках представительно-демократического устройства (возникновение которого исторически было обусловлено интересами конституирования буржуазной собственности) «правовая ситуация» едва ли не на каждом шагу поджидает человека как владельца имущества, но создать «правовую ситуацию» по поводу высших побуждений и проявлений своей индивидуальности – творческих, общественно-критических, политических – гражданину здесь намного труднее, а иногда вовсе невозможно.

Мы, например, у себя в рабоче-крестьянском государстве (которое также является представительно-демократическим) «единолично» легко приводим в движение мощнейшие надзорные и судебно-регулирующие инстанции по причине покражи, дележа или невыплаты не очень значительной суммы денег, но учёный-новатор, талантливый изобретатель, независимо мыслящий хозяйственник и попросту человек граждански-неравнодушный, с развитой «критической жилкой» сплошь и рядом оказываются практически беззащитными перед фактом подавления своих субъектно-творческих прав – высочайшего и общественно-наиценнейшего содержания своей жизнедеятельности.

Магистральным направлением пролетарски-коммунистической демократизации как раз и является – ликвидировать это унаследованное нами от нашей эксплуататорской предыстории «структурно-политическое варварство»: пусть уже к концу нынешнего столетия люди со смехом и осуждением вспоминали бы, что было такое время, когда человек мог весь авторитет закона мобилизовать на возмещение пятнадцатирублёвой пропажи, но не имел, куда обратиться, если его лишали самого смысла жизни – перспективы осуществить свой общественно-гражданский долг, своё патриотическое призвание.

Массовая созидательно-позитивная «низовая» критика именно и есть, – в этом нетрудно удостовериться, – структурно-политическое открытие нашего века, которое позволяет гражданину прочно «конституироваться», выступить «субъектом права», юридически-«суверенной» единицей уже не только в качестве мелкого собственника и «рабочей силы», но и в несравнимо существеннейшем статусе социально-ответственной, вносящей новизну, творящей личности, свободно и полноценно участвующей в решении общенародных, общегосударственных проблем.

Можно вообразить, какая сумятица, произвол и террор воцарились бы в сфере охраны граждански-имущественных прав, если бы всякий, кого обворовали, обделили, обмошенничали и т.д., вынужден был, прежде нежели воззвать к органам поддержания законопорядка, заручиться согласием на это известного «большинства» своих соотечественников – сослуживцев, соседей по месту жительства или просто некоей «статистической выборки», – которая, допустим, верно воспроизводит социальный состав населения округи, но членам-то её, в общем и целом, злоключения именно данного обворованного человека абсолютно безразличны.

Счастье наше, однако, что во всех подобных случаях закон воззрениями «большинства» нисколько не озабочен и будет защищать права пострадавшего вне всякой зависимости от того, какое «общественное мнение» сложится на сей счёт. С полнейшей очевидностью, вот этого-го правового развёртывания событий (которое применительно к «вещным», узко-обладательским взаимосвязям кажется нам неким естественным, само собой разумеющимся благом) – вот этого правового развертывания событий мы должны добиться в отношении наших «истинно человеческих», субъектно-продуктивных, творческих потребностей и потенций. Марксистский политико-организационный идеал «поголовного управления» ничего иного, собственно, и не означает, как достижение каждым общественно-«пристрастным», болеющим за государственное дело индивидом статуса неигнорируемого политического фактора, влияние которого измерялось бы не причастностью к механическому «большинству», но исключительно его личной убеждённостью, основательностью аргументации, доподлинностью самоотдачи, готовностью постоять за общий интерес.

Между тем, принцип «выяснения общественного мнения» является законченным антиподом марксистскому пониманию вопроса; это типичнейший формально-демократический подход, догматическую приверженность которому, особенно в моменты сколько-нибудь серьёзной и глубокой перестройки различных сторон общественной жизни, В.И.Ленин квалифицировал как «глупенький предрассудок дюжинного либерала», «обман масс, сокрытие от них заведомой исторической правды».^[26]

В публицистике нашей и научно-просветительской печати не однажды живописали и доказывали (подчас весьма красноречиво), что западная «опинионика» представляет собою приём манипулирования волеизъявлением трудящихся, что «объективно-данное» («чистое») общественное мнение есть буржуазно-пропагандистская басня, поскольку его всегда предварительно усердно «нарабатывают», прежде чем преподнести как «глас народа». Методика комплектования опросно-социологических «подборок» несёт в себе тот невозместимый идейно-теоретический «ляп», что она не отражает структуры самих подвергаемых дебатам проблем: ставит на одну доску и тупо «усредняет» (поистине прокрустовым способом) обильно аргументированную, «выстраданную», компетентную позицию специалиста, знатока, «болельщика» проблемы (т.е., субъекта её развития!) – и случайные, походя брошенные, а зачастую и откровенно «подсунутые» реплики незаинтересованных, пока ещё не обеспокоенных ею людей.

Совершенно прозрачна политически-тормозящая нацеленность предложений пустить на усмотрение «общественного мнения» вопросы социально-экономической, народнохозяйственной, научной и прочей качественной новизны, равно как критики крупных, гнилостно-застарелых недостатков; новое, как указывает марксистско-ленинская диалектика, всегда появляется не в облике монолитного «большинства», но посредством единичных, внешне-разрозненных ростков, которым надо предоставить возможность аргументировать в свою защиту, а что касается остро критикующего человека, «большинство» поначалу наверняка шарахнется от него по той элементарной причине, что будут бояться «разделить» с ним несправедливые гонения.

Силу, убедительность и логичность доводов, умелое оперирование фактами, способность взглянуть жизненной правде «в лицо», классовую (общественно-динамическую, перспективную) обоснованность занятой позиции марксизм не только неизменно предпочитал наивно-арифметическим соображениям «большинства и меньшинства», но никогда и в сравнение-то никакое с ними не ставил. Спора нет, большинство также нужно «завоевать», убедить в своей правоте, но начинают политически-серьёзные люди всё-таки не со студенистого, непросветлённого (или, того хуже, заведомо сфабрикованного) «мнения», а именно с классово-прогрессивной платформы, которая должна овладеть большинством, поскольку всеобщий, «подавляющий» объективно-экономический интерес нельзя выразить иначе, кроме как обозревши положение вещей глазами класса-революционера.

Ср. у В.И.Ленина:

«Господа оппортунисты, в том числе и каутскианцы, “учат” народ, в издёвку над учением Маркса: пролетариат должен сначала завоевать большинство посредством всеобщего избирательного права, потом получить, на основании такого голосования большинства, государственную власть и затем уже на этой основе “последовательной” (иные говорят: “чистой”) демократии, организовать социализм.

А мы говорим, на основании учения Маркса и опыта русской революции:

пролетариат должен сначала низвергнуть буржуазию и завоевать себе государственную власть, а потом эту государственную власть, то есть диктатуру пролетариата, использовать как орудие своего класса в целях приобретения сочувствия большинства трудящихся».^[27]

§5. Смысл осуществления программы
«критики и самокритики» –
полное конституирование
гражданина социалистического
(коммунистического) общества
в качестве субъекта
(всесторонне развитой личности).
Соотношение между
конституционными правами граждан
и «корпоративным» правом

Массовая критика снизу, – как мы проследили, – это институционально-правовая («государственная») форма протекания коммунистического революционного процесса, способ превращения пролетарской диктатуры, классового рабоче-крестьянского государства во «всенародную» политическую организацию бесклассового общества, коммунизма.

Своим результатом программа широчайшего «критического» активизирования масс имеет постепенное становление всесторонне развитой личности – гражданина коммунистической общины, который в производственной и политической жизни участвует, прежде всего, как субъект – носитель инициативно-творческого, обновляющего и одушевляющего начала (а не пленник какой-либо механически-исполняемой, монотонной функции). Соответственно, волеизъявление субъекта, какой бы стороны его производительно-трудового или социально-политического бытия оно ни касалось, абсолютно «несминаемо», неигнорируемо и подлежит учёту «во всей своей единичности», – иначе говоря, принимается к сведению и оказывает воздействие существенно-правовым путём, который только и представим в высокоорганизованной человеческой цивилизации. Статистически-«валовой» подход к волеизъявлению граждан при коммунизме нацело исключается.

Собственно, всесторонне развитая личность и есть, в первую очередь, личность правовая: это гражданин, надёжно гарантированный господствующим базисным укладом во всех возможных сущностных проявлениях своей общественно-человеческой природы; таково структурно-политическое определение «всесторонне развитой личности», её социоинженерное, социально-«технологическое» описание. Сущностные характеристики «всесторонне развитой личности» диалектика вообще определяет как права; если в отношении какой-то своей жизненно-важной потребности человек не конституирован государством в качестве «юридического лица», у него и личностного развития на этом фронте не получится (если только он не завоёвывает соответствующее право революционной борьбой).

Можно, таким образом, конкретнее обрисовать процесс возникновения коммунистической личности (проведение в жизнь структурно-политического проекта «критики снизу») как всемерное, по всем практически-доступным линиям, расширение конституционно-правовой гарантированности граждан, – что подразумевает, естественно, сокращение области действия всех разновидностей «корпоративного» права – права учреждений, организаций и групп, когда между ним и конституционными гарантиями индивида складывается явное противостояние.

Следует заметить, что ограничение, свёртывание масштабов корпоративно-правового регулирования – феномен вполне закономерный, и его нельзя считать неким ущемлением «общественного», «государственного» интереса в пользу, якобы, интереса индивидуалистического. С диалектической точки зрения, формой реализации общественно-объективной необходимости является творческая (граждански-сознательная) индивидуальность, но не группа, а постольку потребности развития «общества в целом», государства и народа выражены тем весомей и основательней, чем обширнейшие возможности личностно-правового «самоопределения» предоставляет индивиду данный государственно-политический строй.

Свою общественно-историческую объективность (своё бытие в качестве непосредственно-первичной «констатации» какой-то назревшей общенациональной надобности, в качестве «завязи», откуда произрастёт необходимая народу, разрешающая его нужду последовательность действий) человек постигает через осознание гражданского долга («призвания»). Способ, каким народу открываются подлинные, объективные его «общественные потребности», – это сознание долга (субъектное сознание) у людей, обнаруживших себя «призванными», внутренне обязанными заниматься определённой деятельностью, решать определённые задачи.

В свете вышеизложенного, не является марксистски-оправданной формулировка, обусловливающая выбор профессии, кроме призвания, также и «учётом общественных потребностей» (ст. 40-ая проекта новой Конституции). Суть вопроса в том, что объективно-истинное понимание «общественных потребностей» дано нам исключительно через явление, которое именуется «призванием», «призванностью» людей к определённым видам деятельности: люди не бывают призваны к вещам, которые обществу не нужны. С другой стороны, если граждане к какому-то роду деятельности упорно «не призваны», это сигнал государственному руководству, – с подобной непопулярной, единодушно «бракуемой» общественной функцией надо что-то предпринимать: механизировать, автоматизировать, посулить дополнительные льготы, организационно перекомпоновать в этом пункте производственный процесс, но только не насильно людей туда загонять! Между тем, формула относительно «учёта общественных потребностей» нацеливает не на выявление и технико-экономическое «аннулирование» общественно-неблагополучных производственных операций, а на фактически-принудительное привлечение работников к архаичным, экономически и социально «запущенным» видам труда (что в особенности болезненно ударило бы, как несложно догадаться, по молодёжи). Слова «и с учётом общественных потребностей» в статье 40-й всего разумнее, таким образом, было бы снять. (А вот упоминание о «честном отношении к общественному долгу», содержавшееся в 130-й статье Конституции 1936г., наоборот, удалено совершенно напрасно! Считаю, что его следовало бы сохранить в тексте Основного закона.)

Авторами проекта вообще не продемонстрировано надлежащего проникновения в социодиалектическую природу прав как долженствований, как объективно (естественноисторически) вменяемых человеку обязанностей внести определённую лепту в благосостояние класса, нации, «политического тела», членом которых он является. Ведь издавна известно, – человек имеет право лишь на то, что он обязан проделать «в государственных интересах», лишь на то, что выступает объективно-вменённым ему обязательством перед породившей его общиной. Свободный, общественно-«желательный» индивид обязан творить, трудиться согласно своему призванию, выработать и высказать продуманное, взвешенное, «несгибаемое» политическое суждение, быть культурным, образованным и здоровым, достойно встретить старость, жить по законам чести, но не бесхребетного приспособленчества, – и только поэтому, а не почему-либо ещё, он на все вышеозначенные, равно как иные аналогичные вещи имеет право.

А отсюда, кстати, вытекает кардинальнейший марксистский вывод, что причина по которой люди «неожиданно» начинают саботировать свои общественно-трудовые, общественно-политические и другие обязанности, заключается не в прирождённой «испорченности» человека, не в ущербности «генетических задатков» у трудящихся, но всецело в неудовлетворительном структурно-конституционном (базисном) обеспечении развития личности на том направлении, где наметился «саботаж». Марксисты всегда настаивали, – к примеру, – что раб разрушает орудия труда не под влиянием своей «лености», «злокозненности», а потому, что ему делается нестерпимо именно его антиличностное структурно-правовое положение в системе производственных отношений рабовладельческого общества.

Своевременно было бы, постольку, покончить с распространившимся филистерски-«научным» представлением, якобы люди халатно исполняют обязанности лишь оттого, что заимели слишком много прав. Скверное, недобросовестное отношение к общественным обязательствам (низкая производственная дисциплина, неуважение к законным интересам своих сограждан и т.д.) – результат не «избытка прав», но наоборот – скрытой конституционно-правовой (социально-экономической в последнем счёте) недостаточности, ущемлённости, «выловить» и устранить которую как раз и является первостепенной задачей проницательного государственного лидера.

Между тем, проект Конституции предлагает гораздо более пространную, нежели в действующем Основном законе, трактовку гражданских обязанностей «изолированно» от соответствующих правогарантных установлений. Многословно-неубедительная, попытка эта явно продиктована прискорбными идеями касательно «излишка прав» и неповоротливости репрессивного аппарата, предназначенного принуждать избаловавшихся граждан к исполнению общественного долга. Можно практически не сомневаться, что она, – вместо аккуратного и осторожного распутывания «набрякших» социально-экономических, базисных узлов, – будет провоцировать «решение» тех же кадровых (хотя бы) проблем репрессивно-бюрократическими средствами. Ведь не успокаиваются же у нас проповедники чуть не пожизненного законодательного закрепления трудящихся за определённым предприятием, – в целях «ликвидации текучести», «повышения производственной дисциплины», – и прочего «научно-управленческого» мракобесия.

Сказанное особенно относится к ст.60-й, которую (если сравнивать с текстом действующей Конституции) прямой был бы резон «вернуть в исходное положение»: первую половину – в статью 13-ую, вторую – в статью 59-ую (статьи, соответственно, 12-ая и 130-ая Конституции 1936 года).

Статья 13-ая проекта выглядела бы тогда приблизительно следующим образом:

«Источником роста общественного богатства, благосостояния народа и каждого советского человека является свободный труд советских людей.

Обязанность и дело чести каждого способного к труду гражданина СССР – добросовестный труд в избранной им области общественно полезной деятельности».

Абзац 3-ий – по тексту.

Абзац 4-ый:

«Общественно полезный труд и его результаты определяют положение человека в обществе. Государство способствует превращению труда в первую жизненную потребность каждого советского человека».

«Сочетание материальных и моральных стимулов», фигурирующее ныне в 13-ой статье, необходимо изъять, – как малограмотное праворевизионистское клише, которое лишь оглупляет попусту важнейший политический документ; превращение труда в первую жизненную потребность – проблема базисной (структурно-политической) перестройки социалистического общественного производства при вступлении в завершающую фазу коммунизма, а не предмет манипуляций «материальными и моральными стимулами».

Статье 59-ой (при условии снятия 60-й статьи) можно предложить такую редакцию:

«Осуществление прав и свобод неотделимо от исполнения гражданином своих обязанностей.

Гражданин СССР обязан соблюдать Конституцию СССР, исполнять советские законы, честно относиться к общественному долгу, блюсти дисциплину труда, уважать правила социалистического общежития, с достоинством нести высокое звание гражданина СССР».

Совершенно ненужными, далее, только загромождающими и утяжеляющими изложение, являются в конституционном законодательстве проектируемые статьи 64-ая, 65-ая, 66-ая, 68-ая.

Статья 64-ая по содержанию, которое ей стремились придать, дублирует 36-ую – о равноправии национальностей и рас; коль скоро национальное равноправие возведено в закон Советского государства, обязанность советских граждан уважать национальные чувства своих соотечественников оказывается естественным следствием вышестоящего принципа («условия общественного договора»): обязательства соблюдать Конституцию СССР. Специальных разъяснений в Конституции по этому поводу абсолютно не требуется.

В разбираемой статье, кроме того, неправомерно смешиваются гражданские, личностные обязанности индивида с обязанностями государственных учреждений: «укрепление дружбы народов» по существу (а Конституция трактует лишь о существе охватываемых ею общественных отношений) не может составить никакого индивидуального «долга», оно есть объект централизованной государственной политики.

Аналогичная ошибка присутствует в ст.68-ой, обязывающей граждан СССР «содействовать развитию сотрудничества с народами других стран, поддержанию и укреплению всеобщего мира». Сотрудничество с другими странами и поддержание мира, опять-таки, юридически нельзя вменить отдельному гражданину, это функция (и прерогатива) правительственных органов, отвечающих за проведение внешнеполитического курса.

Аналогично в статье 61-ой, которая предписывает гражданам «бороться с хищениями и расточительством государственного и общественного имущества», а также в 65-ой («быть непримиримым к антиобщественным поступкам, всемерно содействовать охране общественного порядка»). Спрашивается, – юридически что значит применительно к индивиду, «частному лицу», – «быть непримиримым», «бороться с хищениями»? Самосуд учинять? Силой лезть в чужую пазуху или сумку, если заподозрил, что в сумке краденое? Существуют покамест органы внутренних дел, и лучше всего борьбу с хищениями, пресечение антиобщественных поступков и т.п. на предвидимое будущее оставить, по-прежнему, в их компетенции. Между прочим, это служит гарантией, чтобы честные люди, случайно или облыжно обвинённые в неблаговидном поведении, зря не страдали от медвежьего усердия иных «непримиримых борцов».

Считаю, что проявившаяся в рассматриваемом проекте тенденция «обязывать» граждан как частных лиц к действиям, которые на практике вправе совершать лишь особым образом уполномоченные представители официальных учреждений, – тенденция эта неконструктивна, дезориентирует общественность и вынуждает опасаться очередного прилива «юридического» самовольства, которое есть в своём роде не меньшее зло, нежели преступность «обычная», «традиционная».

Статья 61-ая, – поскольку уж мы о ней заговорили, – бесспорно проигрывает по сравнению с параллельной (131-ой) статьёй нынешней Конституции, – сформулированной гораздо сильнее, внушительней, торжественней; помимо общей предпочтительности формулировки, 131-ая статья Конституции 1936г. не озадачивает граждан несуразной директивой «бороться с хищениями государственного имущества». Моральный, общественно-сознательный индивид может пообещать государству только, что не примется воровать сам, но поручиться, что вокруг не будут воровать другие, – такого ручательства, очевидно, разумнее потребовать не от него, а от специализированных на этом подразделений публичной власти.

Статью, провозглашающую отношение граждан СССР к общественной, социалистической собственности как к «священной и неприкосновенной основе советского строя», предлагаю – по всем перечисленным соображениям – сохранить в редакции 1936 года, изменив лишь второй абзац, который мог бы принять такой вид:

«Посягательство на общественную, социалистическую собственность карается законом».

В статье 65-ой заключительную часть («быть непримиримым к антиобщественным поступкам» и т.д.) мы проанализировали; гражданская же позиция, выраженная первой её полуфразой («уважать права и законные интересы других лиц») полностью производна, – как и в случае с 64-ой статьёй, – от более фундаментального конституционного принципа: «условия общественного договора» относительно соблюдения Конституции СССР во всей её целостности. А постольку и здесь отдельная статья едва ли уместна.

Статья 66-ая явственно «просится» в 53-ью.

Статья, посвящённая охране природы, исторических памятников и культурных ценностей (67-ая), откликается на веление времени, однако здесь отмеченная нами странная склонность возлагать на индивидов как таковых обязанности административно-распорядительских инстанций достигла, пожалуй, апофеоза: будучи объявлена «долгом граждан СССР», забота о сохранении (и приумножении) экологических и историко-культурных богатств нигде в проекте не охарактеризована в качестве сферы деятельности какого-либо органа власти! Между тем, не составляет секрета, что наибольший урон окружающей культурно-экологической среде наносит отнюдь не браконьер-«единоличник», но «санкционированное браконьерничанье» официальных организаций, против которого может быть эффективна лишь столь же официальная система природоохранных мероприятий, а не романтическое донкихотство, возбуждаемое в частном порядке.^[28]

§6. «Социальное развитие и культура»:
неоправданное конституционное
«нововведение»

В предыдущем параграфе наш анализ был доведён до следующего пункта:

мы убедились, что конституционная эволюция социалистического общества в период, когда оно приступает к непосредственному строительству общественно-экономических основ «полного коммунизма», осуществляется в форме развёртывания массовой («поголовной») критики снизу, а более конкретная характеристика этого движения – всемерное конституционно-правовое возвышение личности путём сокращения конституционных привилегий группы. Снова подчеркнём, – не «государства», но именно группы, ведь общегосударственная, всенародная необходимость эмпирически обнаруживается не через групповой (корпоративный) интерес, а в виде субъектно-личностной, творческой целеустремлённости высокосознательного («правового») индивида.

Самокритика и критика снизу в социалистических условиях являются объективно-закономерной формой противоборства между старым и новым, поэтому, участвуя в критическом изживании недостатков, трудящийся выражает себя со стороны своих новаторских способностей, но способность к нешаблонному мышлению, способность внести новизну и есть, собственно, творческая способность, «творческий дар». Стало быть, через систему «критики снизу» гражданин «учится творчеству», государство же, всячески содействуя этому процессу, разрабатывая надёжные и гибкие механизмы его правового обеспечения, по существу, постепенно конституирует гражданина в качестве творческой (гармонично развитой) личности, а это и служит конечной структурно-политической целью коммунистического преобразования.

В дальнейшем изложении мы подробнее рассмотрим сегодняшние возможности «конституционного наступления» на корпоративное право; не приходится сомневаться, что они (при всей своей актуальности) останутся практически не реализованными в рамках обсуждаемого проекта Конституции, не позволив ему тем самым сыграть сколько-нибудь существенную роль в действительном нашем продвижении к коммунизму. Во всяком случае, пока что зафиксированная в проекте тенденция обратна желательному, марксистски-обоснованному течению событий. Можно сказать (в предшествующем параграфе мы это разобрали), что законодатель не столько стремится наделить граждан новыми правами, которые раньше были бы корпоративными привилегиями, сколько старается нагрузить их надуманными, искусственными дополнительными обязанностями, – которые были, пребывают и бесспорно должны остаться не обязанностями индивида по отношению к властям, но как раз обязательствами распорядительной власти по отношению к индивиду и политическому целому.

Сейчас задержимся ненадолго на третьей главе проекта, поскольку «всесторонне развитая личность» упоминается авторами именно здесь.

Социал-реформизм, оппортунизм и прочие разновидности буржуазной идеологии всегда страшились признать, что проблемы развития личности и создания надлежащих, подлинно-человеческих условий её благосостояния суть проблемы базисные, проблемы качественных, коренных изменений в основном производственном отношении общества, каковым является доступ к средствам производства, причём общественно-«материальным» орудием этих изменений служит прогрессивная, революционная надстройка – партия революционного класса, его государственность. Марксистская постановка вопроса отвергалась как раз потому, что буржуазии невыгодно затевать разговор о своём частнособственническом базисе, о паразитических «элитах», гнездилищем которых он сделался, и об исторической неизбежности тотальной деэлитаризации капиталистического общественного уклада.

С этой целью буржуазная философия предпринимала и предпринимает нескончаемые усилия вбить клин между проблемами «человека», с одной стороны, и задачами политэкономического, равно как политико-правового исследования – с другой. Соображениями, относящимися к «очистке» человеческой («социальной») проблематики от «опасностей» базисного, коммунистически-научного подхода, в огромнейшей степени навеяно было и возникновение позитивистской «социологии» – «науки», предназначенной изготовлять рецепты улучшения положения человека в обществе, не касаясь главного, определяющего вопроса: какое место отводит и намерено впредь отводить общество этому человеку в своей базисной структуре.

В.И.Ленин писал в 1899 году:

«Да, ещё эта идея различения “социологических” и “экономических” категорий, пущенная Струве… По-моему, не обещает ничего, кроме бессодержательнейшей и схоластичнейшей игры в дефиниции /курсив мой. – Т.Х./… Я решительно не понимаю, какой смысл может иметь такое различение?? как может быть экономическое вне социального??»^[29]

Марксисты-ленинцы неизменно указывали, – попытки «выдавить» структурно-политическое, межличностное содержание экономики в какую-то особую «социальную сферу», существующую, якобы, наряду с «политической» и «производственно-экономической», демонстрируют абсолютную неусвоенность (или столь же грубое замазывание) той непреложной материалистически-научной истины, что предметом политической экономии и объектом, следовательно, здравой экономической политики являются именно человеческие отношения, причём взятые в наиболее важном, ключевом аспекте – как взаимосвязи между людьми в процессе общественного производства.

Всецело беспочвенно и вздорно порождаемое такими взглядами представление, будто помимо «экономического» и «политического» управления самих по себе надо ещё «отдельно» регулировать проблемы собственно-человеческого, личностного («социального») благоустройства. В защиту тезиса о необходимости обособленного «социального управления» часто выставляется довод, что-де технико-экономические решения, которые безупречны «как таковые», могут «в социальном плане» оказаться неудовлетворительными.

Совершенно очевидно, однако, – с марксистским общеэкономическим решением, с марксистской хозяйственной политикой подобного ничего случиться не может, поскольку она изначально направлена на обнаружение и преодоление базисных заминок, базисных противоречий в естественноисторической эволюции рабочего класса, и эта неуклонная, первичная классовая нацеленность гарантирует, что такая политика не только декларативно, но и в конкретно-экономических, «технических» деталях не разойдётся с интересами трудящихся.

С народным (пролетарски-классовым) «человеческим» интересом могла бы «разъехаться» только хозяйственно-политическая позиция, сознательно не желающая заниматься сущностными, базисными затруднениями и «больными моментами» социалистического развития, но такова и есть совокупность воззрений, которая объявляет становление личности, субъекта в человеке (главное, что с человеком в обществе совершается!) не относящимся ни к политике, ни к экономике, – обретающимся где-то посередине между базисом и надстройкой.

Марксистская политэкономия – не унылый, фальшиво-«рациональный» экономический техницизм, она есть синтетическое общественное познание, наука о становлении трудящегося как объекта эксплуатации свободной (творческой) личностью, человеком-субъектом,^[30] осуществление же этой миссии всемирноисторически возложено на рабочий класс. Сделать гражданина «всесторонне раскрывшимся» субъектом общественно-исторического процесса именно и значит решить его субъектные проблемы – проблемы его надлежащего, творческого «местонахождения» в структуре производственных, социально-экономических отношений общества, а это достигается только через революционно-правовое, государственно-организаторское творчество пролетариата, когда он держит власть в своих руках. Сполна верно, разумеется, и обратное: не утолив субъектных, формулируемых на базисном уровне запросов человека, бесполезно лицемерить вокруг его «материального благосостояния», «образа жизни» или, тем наипаче, свободного применения им «своих творческих дарований». Свобода творческого самовыражения, вещное изобилие, здоровый, духовно-насыщенный «жизненный климат» – категории классовые, «сидящие» в динамике структурно-политических отношений, и если высшее политическое руководство в пролетарском государстве проявляет инертность, беспомощность, логико-философскую скованность и узость по линии «работы с базисом», – вся эта возня на поприще «социального развития», не продвигая дело ни на шаг вперёд, будет только поощрять манипуляторов разного рода, сеять обывательские, мелкобуржуазные иллюзии касательно способов удовлетворения важнейших человеческих потребностей и маскировать регрессивный, «тормозной» характер фактической экономико-политической практики.

§7. «Социальное развитие и культура»:
неоправданное конституционное
«нововведение»
/продолжение/

С вышеочерченной точки зрения и надлежало бы оценивать предпринятое в разбираемом проекте Советской Конституции обширное «внеэкономическое» (равно как «внеполитическое») социологизирование по поводу ряда первостепенно-базисных задач, решение которых предстоит нашему обществу в самом недалёком будущем.

«Социологический» (буржуазно-объективистский, говоря точнее) подход к этим вещам не выполняет (и не в силах выполнить) никакой позитивной роли, он лишь создаёт ложное впечатление, будто определяющие проблемы коммунистического строительства – формирование всесторонне развитой индивидуальности, достижение классовой однородности и другие подобного же масштаба – не являются проблемами базисной, структурно-правовой реорганизации общества, будто можно преобразить граждан в «творческие личности», существенно не затрагивая имеющегося базиса, не искоренив структурно «бюрократического извращения», не стая во всей его «громадности», как предупреждал В.И.Ленин, вопроса о политическом рубеже между первой и второй фазами коммунизма, о замене нынешнего «фабричного» равенства коммунистическим фактическим. В результате, ожидаемой структурно-конституционной намётки стратегических горизонтов не складывается, получается лишь беспросветная идеолого-политическая дезориентация, которая с действительным «всесторонним развитием личности» не только ничего общего не имеет, но будет ещё очень хорошо, если она этому «всестороннему развитию» не обернётся первоочередной и чувствительнейшей помехой.

В продолжение сказанного, предлагаю запроектированные статьи 19-ую и 20-ую переместить или в преамбулу Конституции (после абзаца, перечисляющего «цели и задачи Советского государства»), или в конец главы «Политическая система», – этим подчёркивалась бы именно революционно-политическая (а не объективистски-«научная» и не какая-то «собесовская») природа провозглашённой в них перспективы, а также безусловный приоритет коммунистически-партийных методов общественного познания и действования при её осуществлении.

В статьях 21-ой – 27-ой с рельефностью, воистину поучительной, проступило как правовое (а не надуманно-«социологическое») содержание поднятой здесь проблематики, так и неоспоримая фальшь попыток рассуждать «раздельно» о правах гражданина и об усилиях государства, естественно прилагаемых к их реализации.

Статья 25-ая, например, – зачем, спрашивается, она нужна? Ведь если гражданам предоставлено право на образование (ст.45), отсюда необходимость «единой системы образования» в стране подразумевается сама собой; коль скоро такой системы нет или её не считают обязательной, чего ради тогда и о праве этом заводить разговор.

Столь же безосновательно «особое» упоминание (в ст.24) о государственных системах здравоохранения, социального обеспечения, бытового обслуживания, общественного питания, коммунального хозяйства – наряду с соответствующими «правовыми» статьями (о праве на охрану здоровья, на материальное обеспечение в старости, на отдых, на жилище, на помощь семье). Всякому понятно, что если нет в стране государственного коммунального хозяйства, не может быть и права на жилище, а охраны здоровья не бывает в отсутствие сети медицинских учреждений.

Статья 27-ая повторяет – опять-таки, безо всякой нужды – объявленное в 46-ой статье «право на пользование достижениями культуры»; нельзя не отметить её корявую формулировку: «использование духовных ценностей» коробит слух, поскольку ценности духовные суть, строго говоря, самоцели и утилизации («использованию») не подлежат. Вряд ли требовалось дважды в Конституции обращаться к «развитию искусства»: в той же 27-ой и в 47-ой статьях.

Сказать, что государство заботится об улучшении условий труда (ст.21-ая проекта), всего резонней было бы, по-видимому, в статье о праве на труд.

Статья 23-ья – о создании общественных фондов потребления и о курсе на повышение жизненного уровня населения пропорционально росту производительности труда – касается, конечно, снова никаких не «социологических», но типичнейших экономико-правовых материй, и ей самое подходящее место, наверное, – в главе «Экономическая система» (допустим, непосредственно за статьёй 14-ой).

Странно выглядит и вынесение в «социологический» раздел статьи об обеспечении государством планомерного развития науки (26-ая статья). В современную эпоху естественно-техническое знание – настолько неотъемлемый компонент общественного производства, что если уж вспоминать о науках в конституционном порядке, это, бесспорно, следовало сделать также при описании основ экономической системы СССР. (Можно теперешнюю статью 26-ую «врезать», хотя бы, между 15-ой и 16-ой или замкнуть ею вторую главу.)

В связи со статьёй 22-ой, – прокламирующей «превращение сельскохозяйственного груда в разновидность индустриального», – небесполезно уточнить, что программной установкой коммунистической революции в отношении индустриального труда является его уничтожение, но отнюдь не повальное уподобление ему всех прочих отраслей человеческой деятельности.^[31] Статью эту, – как концептуально неадекватную, – вообще, на мой взгляд, надо опустить; к тому же и вторая её половина ничего конструктивного в себе не заключает: зачем «отдельно» обязываться развёртывать здравоохранение, культуру, торговлю, бытовое обслуживание и т.д. «в сельской местности», – в какую-то непонятную «противоположность» городам? Ведь рабочие и крестьяне у нас равноправны, правовые обязательства центральной государственной власти перед народом повсюду – и в столице, и в глухой деревне – одинаковы; неужели кому-либо без дополнительного растолкования неясно, что законность, конституционная гарантированность не может быть разная в городе и на селе?

§8. Соотношение между
конституционными правами граждан
и «корпоративным» правом
/продолжение/

Можем вернуться теперь к нашему обсуждению развития коммунистической общественно-экономической формации в его структурно-конституционном аспекте; нами установлено было, что вопрос сводится к ограничению (а в перспективе и к полному вытеснению) группового, «элитарного» права, – в сегодняшнем его виде, – предельно богатой, разносторонней, действенной, внутренне-«сбалансированной» системой личностных правовых гарантий.

Столь острое размежевание корпоративного (группового) и личностного права в преддверии коммунизма объясняется тем, что коммунизм призван утвердить человеческую личность как самоцель, а «группа» всегда была структурным выражением как раз несамоцельности, общественной «несамостоятельности» человека и лишь условного, «статистического» (но не абсолютного, «бесконечного») значения его индивидуальности.

Спора нет, – собравшись группой, люди делаются сильнее, но группа и подавляет индивида, самое же скверное – что она заодно мешает проявиться целостной (подлинно-общественной, «всенародной») объективно-исторической необходимости, поскольку (как мне ранее представлялся случай напомнить) первичной формой реализации таковой необходимости именно и выступает творческий, правосознательный индивид.

Маркс в своих политико-философских работах многократно и настойчиво подчёркивает, что объединение людей не должно опираться на подавление личностного «суверенитета», что люди, объединившись, должны затем снова обособиться (не теряя, понятно, уже приобретённой общественной связи), и это специфически-человеческое обособление через общность (или, если угодно, общность через обособление) есть правовое, субъектное единство человечества – «государство».

В государственно-правовом состоянии индивид, ведущий себя законосообразно, располагает средством призвать на защиту всю разумную мощь сообщества, независимо от своей эмпирической включённости в какую-либо группу. Средство это и есть правопорядок, политико-правовая общественная структурность, институциональность.

Следовательно, корпоративность («группа») помогает людям только объединиться, при этом ценой неизбежного подавления, дискриминации индивида в его существеннейшем качестве носителя, «проводника» всеобщезначимых, подлинно-социальных начал; «государственность» же, политическая структурность – это способ «индивидуализироваться в единстве», способ, которым люди объединяются именно как «токопроводящие элементы» общественно-необходимого, родового, как действительные творцы общественного прогресса.

Марксовы определения «правового государства» («высшая политическая конструкция», «высшее нравственное существование»^[32]) не относятся, конечно, к государствам человеческой предыстории – эксплуататорской, частнособственнической (докоммунистической) эры; эти государственные устройства структурно ещё слишком аморфны, незрелы, бессильны перед натиском элитаристски-корпоративного интереса, который глушит имеющиеся в них общедемократические зачатки и превращает их, попросту, в «машины, чтобы угнетать одних другими», «чтобы держать в повиновении одному классу прочие подчинённые классы».^[33]

Среди элитно-«корпоративных» укладов государственного правления всемирноисторически наиболее развёрнутым является представительная (парламентарная) демократия; это, поистине, могущественнейшая в истории социоструктурная форма, до которой поднимается частногрупповая психология в своих попытках возобладать над потребностями развития человеческого сообщества как такового и индивидов как выразителей именно общественной, а не «приватной» целесообразности.

«Политическое право, как право корпораций…, резко противоречит политическому праву как политическому, как праву государства, как праву граждан государства…»^[34]

В противоположность представительной системе, коммунизм выдвигает своим идеалом построение такой политической организации, которая полностью исключила бы преобладание частноприобретательских, утилитарно-групповых устремлений над «общей волей», «общим интересом». Стало быть, центр тяжести всей политической «механики» перемещается с группы на самосознательную, общественно-ответственную индивидуальность, поскольку, – повторяем, – первичная, непосредственно-«осязаемая» форма осуществления всенародной заинтересованности, это не какие-то закулисные безликие силы, но «целеполагающая деятельность человека»,^[35] причём прежде всего людей, руководствующихся велением общественного долга, сумевших в общественной жизни принять позицию её субъекта, а не пассивного исполнителя и не приспособленца-утилизатора. (Субъектная же позиция, – констатируем лишний раз, – это позиция передового класса рассматриваемой эпохи.)

В «политическом теле» коммунистической общины индивид при изъявлении своей общественно-«государственной», субъектной (творческой) воли не нуждается больше в каком-либо «представительстве», не опутан нелепой, грубо-репрессивной «традицией» передоверять важнейшее право субъектного решения кому-то другому; он достигает непосредственности, прямоты политического влияния и может оказать таковое помимо непрошенных «представителей», не сходя, как говорится, со своего «социального места». Абстрактная (представительная!) государственность заканчивает на этом свой «жизненных цикл», выполняется предугаданная в Марксовой философско-правовой концепции величественная задача: «вернуть политическое государство в реальный мир».^[36] «…демократический элемент должен быть действительным элементом, который во всём государственном организме создаёт свою разумную форму».^[37]

«Материальный» (по выражению Маркса) непредставительно-демократический государственный строй, сменяющий «абстрактную демократию», спрессовывает политическое (всеобщее) и «гражданское» бытие человека таким образом, что «участие в политике» – уже не сторона, не момент человеческой жизнедеятельности (чуждый подчас прочим её проявлениям), но именно естественная, всеобъемлющая, неотчуждаемая «разумная форма» всякого совершающегося в государстве личностного развития.

«Только здесь… член гражданского общества достигает значения как человек; другими словами: только здесь его определение, как члена государства, как социального существа, выступает как его человеческое определение».^[38]

§9. Соотношение между
конституционными правами граждан
и «корпоративным» правом
/продолжение/
Судебная защита
конституционно-правового
статуса гражданина

Сейчас поближе взглянем на главнейшие и наиболее застарелые наши корпоративно-групповые «заповедники», затянувшаяся «неприкосновенность» которых превратилась в столь тяжкие оковы производительным силам, что не устранив этого тормоза, ни о каких реальных подступах к коммунистическому обществу говорить не приходится.

Следует, в этом плане, прежде всего положительно оценить введение в Конституцию статьи, которая позволяет ожидать ощутимого расширения возможностей защиты гражданами своих конституционно-правовых гарантий через суд (58-ая статья проекта).

Судебная процедура (если, разумеется, придирчиво её соблюдать), действительно, намного демократичнее любых других институциональных методов разрешения правового конфликта, и по сравнению с ней практикуемая у нас поныне «методология» защиты некоторых существеннейших гражданских прав исключительно путём административного обжалования, – «методология» эта выглядит дискредитирующим социалистический общественный строй анахронизмом.

«…рассмотрение жалобы судом в открытом заседании, с участием самого жалобщика, с вызовом в случае необходимости свидетелей представляет собой значительно более широкие и действенные гарантии правильного разрешения жалобы, чем её рассмотрение вышестоящим административным органом», – пишет М.С.Строгович, и с этим нельзя не согласиться.

«При рассмотрении судом жалобы гражданина на действия должностного лица это должностное лицо вызывается в суд и в открытом судебном заседании в присутствии жалобщика и публики оно должно дать объяснения, на каком основании оно применило такую-то меру к гражданину, почему отказало ему в такой-то просьбе, в силу каких соображений не воспрепятствовало таким-то незаконных действиям, и т.п. …Такое судебное рассмотрение, помимо серьёзных гарантий прав граждан, имеет то значение, что ставит действия административных органов и должностных лиц под контроль не только суда, но и общественности…»^[39]

Мнения, высказываемые по поводу 58-ой статьи, единодушно одобрительны, – что свидетельствует, насколько назрело принятие подобной правовой нормы, – и разнятся, в основном, лишь в вопросе о масштабах, пределах предполагаемого распространения судебной юрисдикции: во всех ли случаях ущемления законных прав (а если не во всех, то в каких именно) гражданину надо бы предоставлять возможность обратиться в суд.

Между тем, коль скоро судебное рассмотрение признано недосягаемым, пока что, по своей убедительности среди имеющихся конфликтно-правовых процедур, ответ здесь ясен сам собой: попросту и быть-то не должно таких ситуаций, связанных с ущемлением прав личности, при которых возможность судебного разбирательства конфликта у гражданина отсутствовала бы.

Мало того, представляется чересчур суженной формулировка проекта, согласно которой судебному обжалованию подлежат лишь совершённые с нарушением закона действия должностных лиц. Суть в том, что на практике в реализации гражданином конституционных прав и свобод участвуют (подчас определяющим образом) отнюдь не одни лишь государственные служащие, но также другие официальные органы и лица (профсоюзные функционеры, например, партийные руководители, работники печати, народные депутаты), причём предвзятое, недобросовестное, манипулятивное отношение этих людей к своим обязанностям сплошь и рядом оказывается ничуть не менее злостным и общественно-тлетворным источником беззакония, нежели прямая служебная недобросовестность иного администратора.^[40]

Следовало бы признать, наконец, явную противоестественность такого хода вещей, когда кто-либо в государстве фактически бесконтрольно применяет власть, непосредственно касающуюся конституционно-правовой определённости общественного положения гражданина, – но именно это и получается, если гражданин при том или ином стечении обстоятельств не может наипервейшим конституционным способом – через систему правосудия – оспорить выносимых в его адрес жизненно-важных управленческих решений.

Суммируя, – раз уж надумали провозглашать в Конституции «цели и принципы», как указано в преамбуле, – безусловно-конструктивным шагом было бы записать в ст.58-ой (или, лучше даже, в 57-ой, заключительным абзацем) следующую основополагающую установку прогрессивного законотворчества в разбираемой сфере:

«Совершенствование законодательства в области охраны гражданских прав и свобод имеет своим принципом постепенное предоставление каждому гражданину СССР возможности прибегнуть к судебной защите по поводу нарушения любой среди его конституционных гарантий любой официальной организацией или официальным лицом».

§10. Соотношение между
конституционными правами граждан
и «корпоративным» правом
/продолжение/
«Свобода творчества»

Специально остановлюсь, хотя бы коротко, на нескольких статьях, которые в отсутствие права на судебную защиту прокламируемых ими возможностей целиком, безвозвратно и бесполезно «повисают в воздухе».

Сюда относится, прежде всего, первая часть самой 58-ой статьи – о праве обращаться с жалобами; не вызывает никаких сомнений, что право это, не будучи обеспечено судебной защитой, останется на бумаге, – как испарилось нацело где-то в демагогически-бюрократических бумажных эмпиреях существующее у нас и нынче «жалобное» законодательство, – к слову, совсем неплохое (я имею в виду Указ Президиума Верховного Совета СССР от 12 апреля 1968г.).^[41]

С лихвой касается отмеченное и статьи 49-ой, – о праве критиковать недостатки, вносить в государственные органы и общественные организации предложения по улучшению работы; более чем понятно, что если граждане будут вносить предложения, а государственные органы и общественные организации – бесконтрольно и безнаказанно эти предложения игнорировать, никому такая «критика» не нужна.

Впрочем, неизбежность судебного разбирательства «по 49-ой статье» возникнет, очевидно, сама собой с принятием единодушного пожелания, в откликах общественности на проект Конституции, чтобы преследование за критику не «запрещалось», но «каралось законом». Ведь преследование за критику – это, собственно, «острая форма» пренебрежения ею, а недобросовестный, пренебрежительный подход к критическому выступлению – нарушение узаконенных сроков реагирования, ответ не по существу, злостное бездействие органа, от которого зависит проверка фактов и устранение безобразий, – подобный подход сам, в свою очередь, составляет далеко не безобидное конституционно-правовое ущемление гражданина, которое уже может (если не должно) расцениваться именно как «преследование».

Статья 47-ая отведена «свободе научного, технического и художественного творчества»; несмотря на импозантное звучание этой формулировки, – замечу, – обособление её в самостоятельное конституционное положение ничего потенциально продуктивного в себе не содержит. Создаётся дезориентирующее впечатление, будто творческий характер труда есть нескончаемая привилегия сравнительно узкого круга «избранных», тогда как подлинная проблема здесь обратная: развить творческое, критически-инициативное присвоение общественных условий производительной деятельности до массовидного (а не привилегированно-«элитарного») трудового отношения.

Самое же печальное в другом; декларируя «свободу творчества» и предполагаемые мероприятия по её обеспечению, Конституционная комиссия не вспомнила о главной структурно-правовой болячке, в неизлеченность которой ныне намертво упёрся весь наш «научно-технический прогресс»: о той грубейшей и глупейшей, воистину пещерной дискриминации у нас именно творческих работников, что они не могут отстаивать свои трудовые права (а значит, и пресловутую «творческую свободу»!) элементарным в цивилизованной стране способом – по суду.

Сложилась гротескная, в общем-то, ситуация, когда приходится тратить неимоверные усилия (рискуя при этом прослыть «душевнобольным») на «доказательство» основной, цементирующей гуманистической идеи марксистски-научного коммунизма: что творчество – не специфическое, не «отклоняющееся» умственное, психическое, граждански-правовое состояние человека, а норма, естественнейшая и непререкаемая норма всех его состояний, начиная с правового. Между тем, развёртывание «научно-технического прогресса» в государстве застопорилось не через что-либо иное, но исключительно через забвение этой кардинальной, азбучной марксистской предпосылки всякого разумного политико-правового строительства. Сдвинуть «научно-технический прогресс», всю техническую часть производительных сил с точки замерзания – значит сейчас, в первую голову, не «комплексные программы» сочинять, а выбросить на свалку средневековые выдумки, будто творческий труд есть нечто туманное и конституционно-нерегулируемое, где «неуместны», видите ли, «неосуществимы» строгий, твёрдый правопорядок и законность, правосудные методы развязки конфликтов, где принятие решений сдано на откуп бесстыдной псевдо-«коллективистской» групповщине или административному солдафонству, одинаково поставленным вне какого-либо законосообразного государственного контроля.

Может ли, и впрямь, в двадцатом столетии, – когда право на труд уже и капиталистической-то системой хозяйства не оспаривается, не говоря о социалистической, – может ли благополучно развиваться какая угодно область общественного производства, если здесь считают допустимым вышвырнуть на улицу (не «свободы творчества» лишить, но попросту вышвырнуть на улицу) новаторски-мыслящего, нешаблонно подходящего к делу работника всего только по голословному, принципиально непроверяемому(!) заявлению полудюжины заведомых интриганов и ворюг, что они «не хотят иметь» этого человека в своём, с позволения сказать, «коллективе».

Следует, таким образом, установить, что правоотношения, возникающие по поводу реализации гражданином его творческой способности, уже сегодня должны рассматриваться (и практически строиться) не в качестве какого-то «нестандартного», «казусного» раздела трудового права, но как его центральная, наиболее богатая, разветвлённая, содержательная часть; причём, не только все юридические гарантии, которыми пользуются «обыкновенные» трудящиеся, должны быть безоговорочно распространены на лиц «творческих профессий», но именно здесь-то и надо бы рождаться новым структурно-организационным нормативам, которые в дальнейшем являли бы ориентир, эталон правовому развитию всех прочих сфер применения труда.

Статья 47-ая, отсюда, существенно приблизилась бы к действительным жизненным проблемам, если бы затронула не только «широкое развёртывание научных исследований» (под которым можно понимать что угодно, вплоть до «программно-целевой» кастрации фундаментального знания), но прежде всего удручающую правовую незащищённость, в теперешней нашей науке, человека с неординарным, субъектно-критичным (и самокритичным) складом ума, который здесь, как нигде, есть первейшая, определяющая производительная сила.

Стимулирующую и оздоровляющую роль, по моему убеждению сыграло бы такое, примерно, дополнение к 47-ой статье:

«Свобода творчества в СССР охраняется государством юридически; трудовые права лиц творческих профессий подлежат судебной защите в установленном законом порядке».

§11. Соотношение между
конституционными правами граждан
и «корпоративным» правом
/продолжение/
«Свобода печати»

Всецело инертной осталась Конституционная комиссия и по отношению ещё к одному корпоративному «заказнику», общественно-политическая заскорузлость которого давно нуждается во внимании догадливого и энергичного законодателя: это «свобода печати».

Маркс говорил о прессе, полностью погрузившейся в «корпоративное» («подцензурное», по тем временам) состояние:

«Правительство слышит только свой собственный голос, оно знает, что слышит только свой собственный голос, и тем не менее оно поддерживает в себе самообман, будто слышит голос народа, и требует также и от народа, чтобы он поддерживал этот самообман. Народ же, со своей стороны, либо впадает отчасти в политическое суеверие, отчасти в политическое неверие, либо, совершенно отвернувшись от государственной жизни, превращается в толпу людей, живущих только частной жизнью.

Если господь бог только на шестой день сказал о своём собственном творении: “И увидел, что всё – хорошо”, то подцензурная печать каждый день восхваляет творения правительственной воли; но так как один день непременно противоречит другому, то печать постоянно лжёт и при этом должна скрывать, что она сознаёт свою ложь, должна потерять всякий стыд».^[42]

В социалистических условиях, бесспорно, печать – первостепенный глашатай «правительственной воли», но нельзя предавать забвению другой, не менее важный её аспект, – что она является и столь же первостепенным инструментом «социалистической оппозиции» – «критики снизу», представляет собою непосредственное «материальное оснащение» далеко не последней среди личностных конституционных свобод.

В ходе обсуждения проекта Конституции не однажды поднимался вопрос о целесообразности «определить место прессы в системе общественно-политических институтов нашего государства», включая надлежащие обязанности должностных лиц.^[43]

«Ответ в редакцию должен быть государственным документом, за истинность и достоверность которого должностные лица несут служебную, партийную и общественную ответственность».^[44]

Весьма жаль, что только об ответах «в редакцию» похлопотали перед Конституционной комиссией наши журналисты. Между тем, послание из редакции в неменьшей мере обязано являть собою, вот именно, государственный документ, фактическая и конституционно-политическая «достоверность» которого обеспечивается самой строгой профессиональной, партийной и прочей ответственностью подписавших его работников печати. Вот тогда мы, несомненно, перестанем получать, – на бланках почтеннейших изданий, начиная с «Правды», – политически-хулиганские каракули, вроде «не имеем времени и желания заниматься вашим письмом». Сразу бы и время, и желание появилось, если бы знали, что политическое хулиганство, демонстрация неуважения и пренебрежения к конституционно-подтверждённой правовой гарантии гражданина легко могут обернуться вызовом в суд.

Сегодня, однако, к вам наверняка прибудет, – вместо «государственного документа», – откровенно-хулиганская загогулина на официальном бланке, если печатный орган, куда вы обратились, считает «стоящими вне критики» затронутые вами проблемы (или затронутых вами персон); но в таком случае решительно непостижимо, что означает, практически, фраза о «свободе слова и печати» в Конституции страны?

Со всей очевидностью, необходимо принять Закон о печати, который регламентировал бы и реально, политико-юридически обеспечивал осуществление гражданином его права предать гласности определённые соображения, рассуждения, фактические сведения. В Законе о печати надо предусмотреть «экстремальные», обострённые ситуации, – связанные, например, с особо нетерпимой, антиобщественной окраской обнаружившихся фактов, – когда гражданину, настаивающему на открытом вмешательстве прессы, на непосредственном своём публичном выступлении, уже нельзя было бы в этом отказать. (Само собою, это распространяется и на другие информационно-пропагандистские институты – радио и телевидение.)

В статье 50-й, постольку, уместно выглядело бы прямое указание на характер предстоящего правотворческого развития по этой линии:

«Свобода слова и печати в СССР охраняется государством юридически; взаимоотношения между средствами массовой информации и официальными органами и лицами, а также порядок использования средств массовой информации гражданами в целях осуществления упомянутых свобод, определяются соответствующим законодательством».

Сугубый, катастрофический вред причиняет засилье «редакционного» корпоративизма процессу обнародования научных результатов (не случайно возникла, повторяется в разных вариантах и укрепляется идея насчёт возложения на издательских работников юридической ответственности за бездоказательное отклонение ценных, неординарных рукописей). Многие наши научные редакции превратились, по существу, в замкнутые камарильи, которые не выражают потребностей развития познания, обслуживают узко-групповые, своекорыстные интересы приверженцев одного какого-либо направления или попросту школки (хорошо, если не кучки оборотистых околонаучных прохвостов), беспрепятственно размусоливают порочные, подчас политически-обскурантистские взгляды, дезинформируют и объективно дезорганизуют научную общественность. Введение демократически-правовых методов подготовки научной публикации, – базирующихся на признании равноправия, творческого и «специально» –юридического, автора рукописи с представителями издательства, – заметно оздоровило бы, «освежило» атмосферу в науке и позволило бы с полным основанием ожидать качественного, скачкообразного повышения продуктивности научного мышления.

§12. Соотношение между
конституционными правами граждан
и «корпоративным» правом
/продолжение/
Избирательная система

Серьёзнейшим, буквально разлагающим всю нашу политическую жизнь очагом и рассадником «корпоративного» удушения социалистической демократии сделалась на сегодняшний день наша избирательная система; проект новой Конституции, опять-таки, и эту запущенную, гнилостную политическую язву тщательно обошёл стороной.

В основу неизбежно предстоящей Советскому государству избирательной реформы закладывается самоочевидный принцип, против которого нельзя подыскать каких-либо разумных возражений, настолько естественно развивает он внутреннюю логику социалистического народовластия:

все политические акции, существенные при образовании органов государственной власти выборным путём, должны быть личностными конституционными правами граждан СССР.

В первую очередь, это право выдвижения кандидатуры народного депутата.

Следует, прежде всего, – не отнимая права выдвигать кандидатов в депутаты у «организаций и трудовых коллективов», – предоставить возможность выдвижения своей кандидатуры в народные депутаты каждому политически-дееспособному гражданину СССР.

Мало того, надо в корне изменить существующую вредоносную практику, когда кандидат в депутаты лишь благосклонно «соглашается», задним числом, на закулисно организованное выдвижение его кандидатуры якобы «народом», – изменить в корне подобную практику и потребовать, чтобы всякому выдвижению предшествовало честное и открытое личное, персональное заявление предполагаемого кандидата о его желании быть выдвинутым и избранным, получить депутатский мандат, участвовать во власти, – а также, разумеется, о причинах и основаниях, по которым он просит народ это его желание удовлетворить.

Совестно, – засомневаются, может быть, некоторые, – неловко как-то!

Стыдного, «неловкого» ничего здесь нет; какая же в этом «неловкость», если человек, который выпестовал, «вынянчил» определённую идею, «проболел» своими замыслами, преисполнен творческой энергии, компетентен, бескорыстен, проникнут сознанием патриотического долга, чувствует в себе силы осуществить нужные стране нововведения, – какая же в том неловкость, чтобы он открыто, во всеуслышание изложил перед трудящимися законные свои притязания, открыто отстаивал и аргументировал свою позицию, честно просил у народа законного дозволения служить его интересам на высоком депутатском посту?

Стыдного, повторяю, ничего в этом нет; стыдно другое – не имея никакого идеолого-концептуального багажа за душой, бесповоротно и неоспоримо обанкротившись в своих руководящих «начинаниях», ввергнув в состояние перманентного кризиса доверенный тебе участок государственной работы, всеми правдами и неправдами домогаться власти не ради перспектив служения народу, которые она открывает, а только ради благ, с которыми она сопряжена.

Стыдно узурпировать, монополизировать «в тесном кругу» право быть избранным, – конституционно принадлежащее всем гражданам СССР, – создать мощнейшую закулисную систему поистине балаганной имитации и фальсификации «воли народа» и понасажать во главе «избирательных комиссий» кадровых политических проституток, фиглярствующих над действительным народным волеизъявлением, – вот это доподлинно стыдно. Стыдно и вредно социализму, несовместимо с нормальным развитием предусмотренных основоположниками демократически-уравнительных его устоев, а потому и должно быть безоговорочно искоренено.

Московскому 2-му Часовому заводу, например, пребывание А.Н.Косыгина в ранге депутата Верховного Совета СССР абсолютно не нужно: нужно оно именно А.Н.Косыгину, а не заводу, и ни один среди работников этого предприятия по собственной инициативе о нём не вспомнил бы, что всякому здравомыслящему человеку ясно само собой. А тогда почему бы А.Н.Косыгину, вместо инсценировки несуществующего, откровенно-липового «единодушного народного стремления» видеть его, будто бы, депутатом, – почему перед людьми по-честному не признаться, что власти, очередного пятилетнего мандата ищет здесь никто иной, как он сам?

Со своей стороны, мы-то ведь тоже, – при столь похвальном, справедливом и благонамеренном обороте событий, – не преминули бы воспользоваться превосходным и законным случаем задать, наконец, А.Н.Косыгину вопросы, которые все последние годы, большей частью, красноречиво «висят в воздухе» и общий смысл которых – доколе и зачем? Сколько может продолжаться грандиозная праворенегатская авантюра, именуемая «хозяйственной реформой»? Сколько может продолжаться, чтобы явно антисоциалистическая, вредительская затея, приведшая экономику фактически в кризисное состояние и фашизирующая общественно-политический строй, возносилась «превыше» всякой критики, ограждалась дикарскими «табу», маскировалась фальсификаторским «единодушным одобрением», нигде в природе, кроме как на страницах газет, – снова подчёркиваю, – реально не существующим? Сколько будет продолжаться, чтобы наглая, развратная антимарксистская белиберда, вроде разных «системно-проблемных методов», проповедовалась с учёной миной с трибун и кафедр, под флагом «модернизации марксизма», чтобы своре бухаринских прохвостов предоставлялись «неограниченные полномочия» по истреблению, любыми средствами, честных марксистов в государстве, «осмеливающихся» выступать против подмены коммунистического мировоззрения импортированной буржуазно-ренегатской белибердой?

Впрочем, если конституирование права на независимое выдвижение депутатской кандидатуры, включая свою собственную, ещё требует более углублённой и детальной проработки, – этого нельзя сказать о следующей важнейшей избирательной акции – о праве выдвинутую кандидатуру отвести, узаконение которого настолько назрело, что наверняка на другой день, – будь оно провозглашено, – люди перестанут понимать, как мирились с его отсутствием.

Статья 99-ая новой Конституции, – в свете вышеизложенного, – уже сейчас могла бы приобрести значительно менее архаичный вид, будучи расширена абзацем такого содержания:

«Каждый гражданин СССР имеет право во время избирательной кампании заявить аргументированный и основанный на фактах отвод любому кандидату в депутаты любого Совета народных депутатов на территории страны; при наличии подтвердившихся фактов, несовместимых с исполнением депутатских обязанностей, выдвинутая кандидатура снимается с голосования; при наличии нерассмотренных и скрытых от общественности отводов выборы депутата считаются недействительными».

Во втором абзаце 99-ой статьи, – кроме того, – должно фигурировать не «право агитации», но «право высказывания своего мнения», поскольку общественность ведь может и возражать против какой-либо кандидатуры, не обязательно её поддерживать.

Статья, формулирующая принцип равенства избирательного права (96-ая), в Конституции 1936г. звучит демократичнее: вот именно каждый гражданин (а не «избиратель») располагает одним голосом, граждане (а не «избиратели») участвуют в выборах на равных основаниях, – не исключая и кандидатов в депутаты.

С правом на подачу отвода вплотную смыкается право отзыва депутата, – но и оно в настоящее время является у нас, собственно говоря, не правом в научном (т.е. личностно-субъектном) значении этого термина, а групповой привилегией. Антиправовое, грубо-корпоративное функционирование этой существеннейшей гарантии необходимо прекратить; ни с какими чрезвычайными законотворческими усилиями это не связано, надо всего лишь в статье 105-й записать:

«Возбудить вопрос об отзыве скомпрометировавшего себя депутата имеет право – в доказательной и основанной на фактах форме – каждый гражданин СССР».

Сугубо неблагоразумна и бесплодна, в равной мере, затянувшаяся «групповая монополия» на право законодательной инициативы. Ведь никакого подлинного «участия в управлении государственными и общественными делами» (ст.48-ая проекта) помимо практически-действенного внедрения в самоё «субстанцию» законодательствования быть не может. Маркс со всей ясностью предугадывал в качестве генеральной политико-правовой тенденции коммунизма – исчезновение «значения законодательной власти как представительной власти».^[45]

«…государство существует лишь как политическое государство. Целостность политического государства есть законодательная власть. Принимать участие в законодательной власти значит поэтому принимать участие в политическом государстве, значит выявлять и осуществлять своё бытие как члена политического государства, как члена государства».^[46]

Статья 48-ая, таким образом, могла бы указывать:

«Совершенствование конституционных основ в этой области имеет своим принципом постепенное предоставление каждому гражданину СССР права законодательной инициативы».

§13. Соотношение между
конституционными правами граждан
и «корпоративным» правом
/продолжение/
Методы партийной работы
и социалистическая законность

Следовало бы также с большей чёткостью и недвусмысленностью постановить в Конституции, что не только Советское государство, «государственные учреждения, общественные организации и должностные лица» «действуют на основе социалистической законности», «соблюдают Конституцию СССР и советские законы», но что принцип законосообразного действования в полной мере распространяется на партийные органы и партийных работников.

«Методы партийной работы, – уточнялось бы, скажем, вторым или заключительным абзацем в статье 6-ой, – не могут в чём-либо расходиться с принципами социалистической законосообразности, с правовыми началами, закреплёнными в Конституции СССР».

Стоило бы отметить, – касательно той же 6-ой статьи, – что определение Коммунистической партии, данное Конституцией 1936г., – «передовой отряд трудящихся в их борьбе за построение коммунистического общества», – по своей марксистской выдержанности ни в какое сравнение не идёт с филистерски-напыщенной, мнимо-«научной» формулировкой, которую предлагает теперешний проект. В особенности неприемлем здесь «научно обоснованный характер борьбы за победу коммунизма». Можно подумать, будто партия руководствуется какими-то специфическими «науками», отличными от мироосмысления рабочего класса. Между тем, «научный характер» партийной коммунистической программы состоит, – единственно и всецело, – в том, что она являет собою систематизированное, развёрнутое с учётом высочайших достижений предшествовавшей логико-философской и политико-философской культуры самосознание класса, который сегодня «заведует» ходом всемирной истории.

В статьях 49-ой, 57-ой и 58-ой, – продолжая затронутую тему, – больше пользы было бы говорить не о «государственных органах и общественных организациях», а о «государственных, партийных органах и общественных организациях», равно как не о «должностных», а об «официальных» лицах.

Статья 49-ая, первый абзац, читалась бы тогда:

«Каждый гражданин СССР имеет право вносить в государственные, партийные органы и общественные организации предложения об улучшении их деятельности, критиковать недостатки в работе. Официальные лица обязаны в установленные законом сроки рассматривать предложения и заявления граждан, давать на них ответы и принимать необходимые меры».

Статья 57-ая (первый абзац):

«Уважение личности, охрана прав и свобод советского человека – обязанность всех государственных, партийных органов, общественных организаций и официальных лиц».

Статья 58-ая (первые два абзаца):

«Граждане СССР имеют право обращаться с жалобами на действия официальных лиц в государственные, партийные органы и общественные организации. Эти жалобы должны быть рассмотрены в порядке и в сроки, установленные законом.

Действия официальных лиц, совершённые с нарушением закона, с превышением полномочий, ущемляющие права граждан, могут быть в установленном законом порядке обжалованы в суд».

Самоочевидно, что очерченный подход лучше отражает и реальную жизненную практику, и ожидания, возлагаемые на неё людьми: абсолютно недопустимо, чтобы какие-либо руководящие, облечённые властью инстанции в стране были конституционно «освобождены» от обязанности охранять права граждан, разбирать (и именно «в установленном законом порядке»!) заявления, критические замечания, жалобы, а также сами не могли оказаться объектом обжалования и критики. Создание и усердное культивирование особой «партийной» юрисдикции, – никому не секрет, – превратилось нынче в подлинное общественное бедствие, в «раковое поражение», изнутри разъедающее наш политико-правовой организм. Снижение (пока хотя бы только снижение!) процента заведомых, отпетых уголовников на руководящих постах, растаптывающих закон в угоду собственному «престижу», собственной «сладкой жизни», камуфлирующих свои шкурные интересы под «негласную» –де «партийную(!) целесообразность», – сделалось сейчас неотложной, поистине «общенародной» проблемой, и её решение, думаю, нельзя будет существенно оттянуть составлением широковещательных конституционных сочинений, не подвигающих реально коммунистическое строительство ни на сантиметр вперёд.

Считаю нужным указать, в заключение, на вопиющую неконструктивность «новой» трактовки прокурорского надзора: приписывание права осуществлять высший надзор не только Генеральному прокурору, а и его подчинённым, наверняка выльется в практическую невозможность обжаловать действия работников прокуратуры, но подобная мера лишь усугубит нынешнее (и без того растленное) состояние этого учреждения.

 

Можно, конечно, было бы подробно обсудить заложенную в проект Основного закона концепцию «развитого социализма», но концепции такой на текущий день не существует; циркулирует по страницам ответственных государственно-партийных документов вымысел, домысел, фантазия, басня, – а концепции нет; концепции же нет потому, что «развитое социалистическое общество» не имеет собственной базисной характеристики. Стало быть, и говорить не о чем. Ведь нельзя же всерьёз принимать за научные определения «зрелые общественные отношения» и «могущественные производительные силы»; это не определения научные, а бессодержательные газетные штампы.

В точности таково же – удостоверимся лишний раз! – положение с «общенародным государством».

Вот, например, диктатура пролетариата; она может быть научно охарактеризована совершенно исчерпывающе:

политическая надстройка классового общества периода перехода от капитализма к коммунизму, однопартийное государство, в котором роль «оппозиции» (обратной связи) выполняет система «критики снизу»; является единственно-оправданным политическим органом выражения всенародных интересов в этот период; равенство между гражданами «формальное», при развертывании «критики снизу» начинает приближаться к «фактическому».

«Всенародная» государственность по Марксу:

политическая организация бесклассового коммунистического общества, непредставительно-демократическое устройство, где осуществлено поголовное участие в управлении; равенство между гражданами всецело «фактическое», граждане выступают всесторонне развитыми личностями.

А теперь государство «общенародное», по Л.И.Брежневу:

политическая надстройка классового социалистического общества, однопартийное государство (с «формальным» равенством между гражданами), в котором роль «оппозиции» (обратной связи)… В котором «оппозиция» (обратная связь), она же критика снизу, намертво удушена и никаких осмысленных усилий к её развитию не прилагается; дальнейшую дискуссию вокруг этого политико-правового «изобретения» всякий благоразумный государственный деятель, который просто заблуждается, а не сознательно вредит своему народу, счёл бы, по совести, излишней.

Мне представляется, незачем отдельно разъяснять и пространно доказывать глубоко-неконъюнктурную природу проделанных в данной работе рассмотрений; они касаются вопросов, так и застрявших нерешёнными, а нерешённые вопросы принудят заниматься ими, – выпусти «во избежание» этих нерешённостей хоть пять Конституций, в конце концов придётся писать шестую которая их решит. С этой точки зрения я подхожу к поднятым здесь проблемам и подтверждаю, что буду настаивать на надлежащем их разборе, вне зависимости от ввода в действие новой Конституции СССР.

Москва, сентябрь 1977г.

---

^[1] Методологический анализ «программно-целевых» рекомендаций в планировании (письмо Генеральному секретарю ЦК КПСС Л.И.Брежневу, август 1977г.).

^[2] Соответственно, фразе «при этом активно используются хозяйственный расчёт, прибыль, себестоимость» (ст.15 проекта) в Конституции социалистической страны не место.

Между прочим, очевидно-неконституционный характер данного провозглашения не остался незамеченным, и это оговаривалось в печати. См., напр., Б.Бабий. Демократия в действии. «Известия» от 20 июля 1977г., стр.2:

«…считаю неконституционным принципом положение из статьи 15-й: “При этом активно используются хозяйственный расчёт, прибыль, себестоимость”. Всё это регулируется текущим законодательством, в частности положением о социалистическом предприятии. Думаю, что названные слова… целесообразно было бы опустить».

^[3] А.Бугакова, Г.Тамошина. О формах собственности. «Правда» от 27 июля 1977г., стр.3. Ср. И.Сыроежин. О собственности общественных организаций. «Известия» от 16 июля 1977г., стр.2.

^[4] «Известия» от 21 июля 1977г., стр.2.

^[5] ПСС, т. 26, стр.212. Курсив мой. – Т.Х.

^[6] В.И.Ленин. ПСС, т. 33, стр.35.

^[7] См. И.Помелов. Государство и личность. «Правда» от 19 августа 1977г., стр.3. Курсив мой. – Т.Х.

^[8] В.И.Ленин. ПСС, т. 41, стр.369.

^[9] См., напр., В.И.Ленин. ПСС, т. 37, стр.245.

^[10] В.И.Ленин. ПСС, т. 12, стр.320.

^[11] Там же, стр.318.

^[12] Там же.

Следует учитывать, что В.И.Ленин чрезвычайно высоко ставил массовое, народное «чувство справедливости», способность «простых людей» к осознанию общественного долга, и обычно саркастически высмеивал мещанскую убеждённость, будто буржуазно-интеллигентская «элита» обладает намного более утончёнными (нежели «простонародье») воззрениями на мораль и законопорядок.

«Почему чувство справедливости у масс, поднявшихся на борьбу с их вековыми эксплуататорами, у масс, просвещаемых и закаляемых этой отчаянной борьбой, должно быть ниже, чем у горсток воспитанных в буржуазных предрассудках чиновников, интеллигентов, адвокатов?»

«…рабочие и беднейшие крестьяне даже отсталой страны, даже наименее опытные, образованные, привычные к организации, в состоянии были целый год, среди гигантских трудностей, в борьбе с эксплуататорами (коих поддерживала буржуазия всего мира), сохранить власть трудящихся, создать демократию, неизмеримо более высокую и широкую, чем все прежние демократии мира, начать творчество десятков миллионов рабочих и крестьян по практическому осуществлению социализма». (В.И.Ленин. ПСС, т. 37, стр.286, 304.)

^[13] В.И.Ленин. ПСС, т. 12, стр.318–319. Курсив мой. – Т.Х.

^[14] Там же, стр.321. Курсив мой. – Т.Х.

^[15] Дж.Локк. О государственном правлении. Избр. философские произвед. в двух т., т. II. Соцэкгиз, М., 1960, стр.86.

^[16] Там же, стр.97.

Мы обнаруживаем у Локка даже специальные указания, что непосредственный «диктат» суверена может реализоваться, лишь когда «распалось правительство» (стр.86).

^[17] Там же, стр.127, 129, 89. Курсив мой. – Т.Х.

^[18] В.И.Ленин. ПСС, т. 12, стр.350. Курсив мой. – Т.Х.

^[19] Дж.Локк, ук. соч., стр.123–124. Курсив мой. – Т.Х.

^[20] «Раньше буржуазия позволяла себе либеральничать, отстаивала буржуазно-демократические свободы и тем создавала себе популярность в народе, – говорил И.В.Сталин, обращаясь к зарубежным коммунистам, присутствовавшим на XIX съезде КПСС. – Теперь от либерализма не осталось и следа. Нет больше так называемой “свободы личности”, – права личности признаются теперь только за теми, у которых есть капитал, а все прочие граждане считаются сырым человеческим материалом, пригодным лишь для эксплуатации. Растоптан принцип равноправия людей и наций, он заменён принципом полноправия эксплуататорского меньшинства и бесправия эксплуатируемого большинства граждан. Знамя буржуазно-демократических свобод выброшено за борт. Я думаю, что это знамя придётся поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий, и понести его вперёд, если хотите собрать вокруг себя большинство народа. Больше некому его поднять. …

Раньше буржуазия считалась главой нации, она отстаивала права и независимость нации, ставя их “превыше всего”. Теперь не осталось и следа от “национального принципа”. Теперь буржуазия продаёт права и независимость нации за доллары. Знамя национальной независимости и национального суверенитета выброшено за борт. Нет сомнения, что это знамя придётся поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий, и понести его вперёд, если хотите быть патриотами своей страны, если хотите стать руководящей силой нации. Его некому больше поднять». (И.В.Сталин. Речь на XIX съезде партии. Госполитиздат, 1953, стр,7–8.)

^[21] См. хотя бы, Краткий философский словарь под ред. М.Розенталя и П.Юдина. Госполитиздат, 1952 (статья «Критика и самокритика»).

^[22] См. §30 вышеупомянутой моей работы «Методологический анализ “программно-целевых” рекомендаций в планировании».

^[23] «Вопросы философии», 1977, №1, стр.36, 42. Курсив мой. – Т.Х.

^[24] Краткий философский словарь под ред. М.Розенталя и П.Юдина. Госполитиздат, 1952, стр.214.

^[25] Р.А.Сафаров, ук. соч., стр.38.

^[26] В.И.Ленин. ПСС, ПСС, т. 37, стр.263.

^[27] В.И.Ленин. ПСС, т. 40, стр.11–12.

^[28] Ср. в «Правде» от 11 сентября 1977г., стр.3, обзор читательских писем на эту тему.

^[29] В.И.Ленин. ПСС, т. 46, стр.30.

^[30] «Марксисты», которые берутся утверждать, будто наши классики личностным вопросам «уделяли меньше внимания, чем другим», попросту ни единого слова в учении пролетарски-революционного коммунизма себе не уяснили. (См., к примеру, А.С.Ципко. Некоторые методологические аспекты исследования социалистического образа жизни. «Вопросы философии», 1976, №4, стр.47.)

^[31] В «Литературной газете» от 7 сентября 1977г., стр.11, на данное обстоятельство обратил внимание писатель Б.Можаев.

^[32] См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 1, стр.335.

^[33] См. В.И.Ленин. ПСС, т. 39, стр.84, 75.

^[34] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 1, стр.353.

Мыслителям прошлого, в общем-то, эта характерная «червоточина» представительного демократизма (особенно в его «плюралистическом» варианте) давно была знакома.

«…существует большое различие, – рассуждал ещё Руссо, – между волей всех и общей волей; последняя имеет в виду только интересы общие; первая, составляющая лишь сумму воль отдельных людей, – интересы частные…»

«…когда, в ущерб великой ассоциации, образуются партии и частичные ассоциации, то воля каждой из последних становится общей по отношению к своим членам и частной по отношению к государству; …голосующих уже не столько, сколько людей, а лишь сколько ассоциаций. Различия становятся менее многочисленными и дают менее общий результат. Наконец, когда одна из этих ассоциаций настолько велика, что она оказывается сильнее всех остальных, то результат есть уже не сумма небольших различий, но одно единственное различие; и тогда общей воли не существует, и мнение, которое побеждает, есть только частное мнение».

«Чтобы получить проявление общей воли, очень важно, следовательно, чтобы в государстве не было отдельных обществ и чтобы каждый гражданин решал только по своему усмотрению». (Ж. –Ж.Руссо. Об общественном договоре. Огиз – Соцэкгиз, М., 1938, стр.24–25. Курсив мой. – Т.Х.)

^[35] См. В.И.Ленин. ПСС, т. 29, стр.170.

^[36] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 1, стр.254. Курсив мой. – Т.Х.

^[37] Там же, стр.354. Разрядка моя. – Т.Х.

^[38] Там же, стр.312.

^[39] М.С.Строгович. Право гражданина. «Литературная газета» от 20 июля 1977г., стр.2.

^[40] Скажем, почему нельзя в судебном порядке обязать к надлежащему поведению «народного депутата», который не считает нужным в срок и по существу ответить на обращения избирателя (иногда неоднократные), грубо манипулирует почётным депутатским статусом, «поддерживая» администрацию, нарушающую закон, – а не человека, ищущего защиты от произвола? С чего бы это, если вместе мошенничали, – администратор попирал чужие права, а «народный депутат» манипулировал, ради покрытия преступления, высоким политическим званием, – с чего бы, если одного пригласили объясняться в суд, другой отделался лёгким испугом?

Стоит ли сомневаться, что ни малейшего ущерба авторитету и депутатской деятельности подлинных народных избранников подобное возвышение прав избирателей не причинило бы, – а вот политические комбинаторы, ещё подвизающиеся у нас, к великому прискорбию, на ответственных постах, сразу почувствовали бы себя весьма неуютно; но какой, собственно, резон об этом горевать?

Ср. замечание В.Дмитриева в «Правде» от 16 сентября 1977г., стр.3:

«…в проекте в разделе о правах гражданина (статья 49) и в главе 14 о народных депутатах (статьи 101 и 105) отсутствует прямая постановка вопроса о том, что избиратель имеет право обратиться к депутату, а депутат обязан дать ответ в установленные законом сроки.

В связи с этим, на мой взгляд, целесообразно зафиксировать в Конституции это право избирателей и обязанность депутатов».

^[41] Ср. С.Братусь. Право на судебную защиту. «Литературная газета» от 3 августа 1977г., стр.2:

«Целесообразно… было бы ввести правило о том, что гражданин может обратиться в суд, если его жалоба, поданная в административный орган, отклонена, или истёк срок, установленный для получения на неё ответа».

Мысль эта верная, только возможность апеллировать к суду должна открываться перед гражданином не в одних лишь случаях отклонения жалобы административным органом, но вообще, – как в предыдущем параграфе было выявлено, – при несправедливом или халатном отношении к жалобе со стороны любой официальной организации, любого облечённого властью лица.

^[42] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 1, стр.69.

^[43] См., напр., в «Правде» от 22 сентября 1977г., стр.3, заметку Б.Колова.

^[44] Там же.

^[45] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 1, стр.359.

^[46] Там же, стр.357.

---

Короткая ссылка на этот материал: http://cccp-kpss.su/84
Этот материал на cccp-kpss.narod.ru