Секретарь-координатор
Большевистской платформы в КПСС,
кандидат философских наук
Т.Хабарова
Выступление
на научно-практической конференции,
посвящённой 40-й годовщине
со дня смерти И.В.Сталина
Москва, 6 марта 1993г.
МНЕ много приходилось писать и выступать по экономической проблематике, связанной с именем и с эпохой Сталина, так что даже неожиданно для себя образовалась у меня репутация чуть ли не эксперта по вопросам экономики сталинского периода.
Но я всё время стремлюсь обратить внимание товарищей на то обстоятельство, что и политико-философская сторона общей сталинской концепции и его практических свершений не менее грандиозна, чем экономико-философская. Вот на эту тему мне и хотелось бы сегодня поговорить.
Возможно, для нас сегодня эта политическая, политико-правовая сторона даже более важна, потому что экономикой мы вплотную сможем заняться лишь после того, как вернём власть, а политическая концепция отвечает в значительной мере именно на вопрос, как её, эту утраченную власть, вернуть.
ВЫ ЗНАЕТЕ, что главное обвинение, которое сегодня с каким-то озверелым, можно сказать, упорством выставляется нашим классовым врагом против КПСС, – это то, что она была, дескать, государственной структурой. И что в этом, мол, и состоит «каинова печать» так называемого сталинизма, и что это чуть ли не попрание всех основных принципов человеческой цивилизации. И самое печальное то, что не только наши враги, но и немалая часть наших соратников, в том числе и из среды тех, с кем вместе мы сегодня работаем над воссозданием КПСС, – все в один голос повторяют: ни в коем случае не допустим, чтобы партия вновь стала государственной структурой, иначе-де это будет «тоталитаризм».
Ну что ж, давайте в этой проблеме попробуем разобраться.
Во-первых, о чём здесь идёт речь, если говорить не на обезьяньем, а на общепринятом научном языке?
Речь идёт об извечной проблеме совмещения или разделения идеологической (духовной) и светской властей. И во-вторых, – так ли уж мы одиноки в истории мировой цивилизации с этой нашей партией в роли государственной структуры?
И вещи сразу становятся на свои места, потому что на протяжении подавляющей части всемирноисторического процесса идеологическая и светская власть или были прочно совмещены, или между ними шла упорная борьба за их совмещение, причём страсти кипели не из-за самого принципа совмещения, а лишь из-за того, какая сторона какой должна подчиняться.
Не будем закапываться в глубокую древность, возьмём хотя бы крупнейшее и влиятельнейшее государственное образование средневекового Востока – арабский халифат, господство которого простиралось от Средней Азии, Месопотамии, территории современного Ирана на востоке – через Аравию, Сирию, Египет, Северную Африку – до Пиренейского полуострова на западе.
В 622г. основатель ислама пророк Мухаммед перебрался для проповеди своих воззрений из Мекки в Медину. Это переселение (по-арабски – «хиджра») служит началом мусульманского летосчисления. В Медине дела у пророка пошли более успешно, и в считанные годы там образовалось внутренне очень динамичное и агрессивное монотеистическое государство, из которого тоже очень быстро – уже к середине VII в. – выросла вся огромная империя халифата, просуществовавшая до конца IX в. (номинально – до конца Х в.).
Излишне объяснять, что в этой империи, поскольку основателем её явился основатель новой религии, вся полнота духовной и светской власти сосредоточивалась в одних руках. Халиф («наместник» в переводе с арабского) был не только главой государства, но и первосвященником, а заодно и верховным судьёй. Краеугольным камнем мусульманской государственности является положение, что единственный источник для всякого правительственного и судебного акта, это есть только священное писание, Коран.
Можно вспомнить также, что предшественником халифата на Ближнем Востоке, на территории современного Ирана, в III – VII вв. являлось могущественное государство Сасанидов. В империи Сасанидов государственной религией служил зороастризм, причём зороастрийская церковь образовывала одну из важнейших отраслей государственного аппарата. В её руках находился и суд. Основателю династии Сасанидов Арташиру приписывается изречение: «Престол – опора алтаря, а алтарь – опора трона».
Перенесёмся с Востока в Европу.
Одним из наиболее значительных, – как бы это назвать, – сюжетов средневековой европейской истории на протяжении XI-XVI вв. является борьба за власть между римской католической церковью (папством) и светскими государями, в основном императорами Священной Римской империи германской нации. Наивысшего могущества папство достигло при Иннокентии III, правившем с 1198 по 1216г. При нём целый ряд европейских государств считались феодальными владениями папского престола, а их государи – вассалами папы. В таком положении оказались Португалия, Арагон, Швеция и Дания, Сицилийское королевство и одно время даже Английское королевство. Иннокентий III считал, что соотношение между духовной и светской властью подобно отношению между солнцем и луной, где высшая власть принадлежит солнцу – папскому престолу.
Так что, как видим, в идее духовной, идеологической власти как государственной структуры вообще-то абсолютно ничего нового, тем более невиданного и неслыханного нет. Государства, построенные на этом принципе, вообще, – можно сказать, – в мировой истории преобладали. Никому, – кроме, может быть, наших горе-«демократов», – ещё в голову не приходило отлучать их на этом основании от цивилизации, так как в истории цивилизации без них вообще, наверное, ничего бы не осталось.
Ну, а насколько вообще правомерен этот принцип совмещения, слияния идеологического и политико-правового начал, вплоть до полного подчинения или даже поглощения одного из них другим? (Причём, заметим для себя, что в любом варианте, какая бы сторона ни возобладала, духовная власть так или иначе оказывается – подчинённой или правящей, но «государственной структурой».)
Думается, что принцип этот вполне и более чем правомерен. Великие государственные образования возникают вообще лишь около великой общенациональной идеи. Содержание этой идеи – это уже другой вопрос. И никакого «идеализма» в этом нет. Ведь идея, в конечном итоге, – это лишь концентрированное, осмысленное и одухотворённое выражение назревших объективных потребностей общественного развития. Для того, чтобы эти назревшие потребности осуществились, люди должны вступить в борьбу, причём сплошь и рядом это борьба не на жизнь, а на смерть. Да кто же вам пойдёт жизнь отдавать за повышение уровня обобществления общественного производства или за разрешение противоречия между базисом и производительными силами и т.д.? Только когда эти объективные потребности материального развития переложены на сугубо личностный, человеческий, так сказать, язык, причём переложены убедительно, волнующе, вдохновляюще, вот только тогда люди двинутся за них на смертный бой. А когда объективная потребность переложена на личностный язык, это и называется «идея».
«На основе конфликта между новыми производительными силами и старыми производственными отношениями, – читаем у Сталина, – на основе новых экономических потребностей общества возникают новые общественные идеи, новые идеи организуют и мобилизуют массы, массы сплачиваются в новую политическую армию, создают новую революционную власть и используют её для того, чтобы упразднить силой старые порядки в области производственных отношений и утвердить новые порядки».[1]
Естественно при этом, что какое-то время эти вновь утвердившиеся общественные порядки держатся на той идее, которая организовала и мобилизовала массы для их установления.
Надо сказать, что и католицизм, который мы сегодня по привычке воспринимаем как нечто косное и обскурантистское, в своё время ведь также сыграл роль великой объединительной общеевропейской идеи.
«Единство западноевропейского мира, представлявшего группу народов, развитие которых совершалось в постоянном взаимодействии, – писал об этом Энгельс, – это единство было осуществлено католицизмом. Это теологическое объединение было не только идеальным. Оно в действительности существовало не только в лице папы, своего монархического центра, но прежде всего в организованной на феодальных и иерархических началах церкви… феодальная организация церкви освящала религией светский феодальный государственный строй».
УСТАНОВКУ на решительное размежевание светской и духовной властей принесла со своим выходом на мировую арену буржуазия. Да и то это была установка не столько вообще антиидеологическая, сколько специально антикатолицистская. По обычной схеме таких конфликтов, буржуазия сначала постаралась провести своеобразную «деидеологизацию», т.е. она потребовала, чтобы духовная власть – тогдашняя – максимально свернула своё вмешательство в мирские дела.
Необходимо, – писал один из крупнейших идеологов буржуазной демократии Джон Локк, – «точно отличить дела гражданского правления от религиозных дел и установить справедливые границы между теми и другими». «…политическое общество учреждено только для одной цели – чтобы обеспечить каждому человеку владение вещами в этой жизни». Попечение о душе и о вещах небесных «предоставляется всецело усмотрению каждого человека».[2]
Но буржуазия вовсе не отказалась ни от идеологии как таковой, ни даже от религии как её конкретно-исторической формы. Место вытесненного католицизма тут же занимали различные разновидности буржуазного религиозного реформаторства, зародившиеся в ХVIв. Причём, они немедленно или срастались со светской властью, как это произошло с лютеранством в Германии, или попросту подменяли её собой, как кальвинизм в Женеве.
Так, у лютеран главой церкви в каждом немецком государстве признавался князь, ему подчинялось особое ведомство, занимавшееся церковными делами, – консистория. Священники (пасторы) фактически находились на государственной службе, они должна были воспитывать народ в строгом соответствии с предписаниями начальства. Когда нам сегодня доказывают, что идеологические институты от века, мол, не были и быть не могут государственными структурами, – то интересно, что же – эти наши правоведы, так называемые, ничего этого не знают?
По море развития буржуазного общества религия как форма организации его духовной жизнедеятельности всё более отходила на задний план, и на авансцену выдвигался новый, более совершенный идеологический институт – партия. Партия, по существу, и есть всё та же группировка приверженцев определённой идеи, но освобождённая от примитивно-теистической, религиозной оболочки и строго соблюдающая видимость, что непосредственно она не вмешивается в государственные дела. Члены партии могут приступить к государственным занятиям только в результате особой процедуры – через избирательную систему, через победу партии на выборах. Если рассматривать это явление в исторической динамике, то это новый этап развития духовной власти, это как бы церковь, но трансформированная в соответствии со специфическими требованиями развитого буржуазного строя. Интересно, кстати, что тот же выше нами упомянутый Локк определял церковь как добровольную общественную организацию.[3] Так видели идеологи буржуазии место духовной власти в обществе, и именно в этом направлении она, – как видим, – и трансформировалась.
А ЧТО ЖЕ в данной связи социализм?
А при социализме просто эволюция всех этих соотношений совершила ещё один исторический виток, и духовная, идеологическая власть на качественно новом историческом уровне вернула себе то место в общественном устройстве, которое ей по праву и по её природе принадлежит. Это концентрированное, пропущенное, как классики говорили, через человеческую голову выражение объективных жизненных потребностей общества как развивающегося организма, это коллективный общественный разум, который материализован в определённых структурах, точно так же, как разум и воля отдельного человека материализованы в виде его мозга и нервной системы. И этому коллективному разуму вовсе не надо спрашивать у кого-то разрешения, чтобы слиться с материальной жизнедеятельностью общественного организма, а он просто должен с ней слиться и ей руководить.
Вот эта новая форма организации общественного духовного, целеполагающего начала и называется – партия, находящаяся у власти постоянно. Подобно церкви в прошлом, она никуда не уходит, не приходит, но от церкви её отличает то, что в дела государственного управления она вмешивается не на основании во многом ещё мифологических и иллюзорных представлений о реальном мире, а на основе данных науки и обобщений практического опыта. С партиями буржуазной демократии её роднит общий светский, мирской, так сказать, характер, практицизм и стремление к научно-аналитическому обоснованию своей деятельности. Но при социализме вновь возвращается в общественную жизнь понимание, что цель движения в будущее у общества на каждом историческом этапе должна быть единая и одна, и, следовательно, у него не может быть множества разрозненно действующих мозговых центров. А если даже, – как это имеет место при буржуазной многопартийности, – на поверхности и создаётся впечатление, будто у общества «много голов», то на самом деле здесь действует один единый механизм, и просто общество исторически находится на такой ступени развития, когда оно объективно ещё не в состоянии вновь для себя собрать, осмыслить, стянуть в единый центр вот эту временно как бы нарушившуюся, распавшуюся целостность своей духовной деятельности.
Поэтому по результатам нашего анализа следовало бы заключить, что когда основной общественный идеологический институт, – пусть пока он продолжает называться «партия», – когда он находится у рычагов реальной государственной власти, является, вот именно, «государственной структурой», то это – самое что ни на есть нормальное, подобающее состояние разумного человеческого общественного устройства. И наоборот, в этом плане одна из самых противоестественных конструкций в человеческой истории – это властная конструкция буржуазного строя, где коллективный разум механически расчленён на куски и действует не как целое, а включается в государственную работу то одним куском, то другим.
ГЕНИАЛЬНОСТЬ Сталина как государственного деятеля выразилась и в том, что он всю эту сложнейшую, во многом совершенно непредвиденную объективную динамику развития общественных структур уловил и энергично содействовал, а не препятствовал её развертыванию.
Хотя, казалось бы…
Ведь власть хотели отдать Советам, искренне хотели, – а вот она на глазах перетекает к партии, никак её от партии, можно сказать, не отдерёшь, и никак партию от власти не отодвинешь. Наоборот, всё в государстве неудержимо на неё, на партию, словно бы наматывается, как на костяк, и ты прекрасно видишь, понимаешь, что если этот костяк начать вытаскивать, то всё остальное, все эти Советы, профсоюзы, хозяйственно-управленческие органы и прочее, – всё обвалится, рухнет, словно тряпичная кукла без каркаса. Ты это видишь, как дважды два, а тебе кричат со всех сторон, что ты узурпатор, что ты совершил термидор и отнял власть у Советов. Что вместо диктатуры пролетариата у тебя диктатура партии. Ну как им объяснить то, что ты всем своим нутром чуешь, – что диктатура пролетариата, это и есть, в первую голову партия пролетариата, с намотанными на неё, грубо говоря, Советами, профсоюзами, наркоматами и прочим. И надо не подтачивать, а развивать, наращивать,
укреплять этот костяк, тогда разовьётся и укрепится всё остальное. Ну просто вот такой объективно оказался общественный строй, за создание которого мы взялись. Как сказал Микеланджело об одном своём творении, когда ему одна за другой оказывались малы для воплощения замысла привозимые мраморные глыбы: ну кто же знал, что он получится такой огромный.
Так что здесь было совершено политико-философское и политико-практическое открытие ничуть не меньшего масштаба, чем в экономике – открытие двухмасштабной системы цен.
Давайте теперь вспомним, в качестве примера, как проходило, хотя бы, образование СССР. На октябрьском (1922г.) Пленуме ЦК РКП(б) было принято постановление, гласившее: «Признать необходимым заключение договора между Украиной, Белоруссией, Федерацией Закавказских республик и РСФСР об объединении их в “Союз Социалистических Советских Республик” с оставлением за каждой из них права свободного выхода из состава “Союза”».
В октябре – декабре 1922г. прошли пленумы ЦК компартий Украины, Белоруссии, Азербайджана, Грузии, Армении, которые высказались за объединение республик в Союз ССР. В декабре прошли съезды Советов национальных республик, в том числе и решающий по своему значению X съезд Советов РСФСР. И всё это увенчалось 30 декабря 1922г. I съездом Советов СССР, принявшим декларацию об образовании Союза Советских Социалистических Республик и текст Союзного договора.
Сталин, – напомню, – стал Генеральным секретарём ЦК РКП(б) на первом заседании ЦК, избранного XI съездом РКП(б), в начале апреля 1922г.
Причём, важно отметить, это имеет значение и для нашей сегодняшней ситуации: компартии национальных республик входили составными частями в единую РКП(б) до образования СССР.
В июне 1918г. I съезд большевистских организаций Туркестанской Автономной Советской Республики конституировал Компартию Туркестана как составную часть РКП(б). В июле 1918г. I съезд Коммунистической партии (большевиков) Украины в резолюции «О партии» указал, что КП(б)У входит в единую Российскую коммунистическую партию.
Во второй половине 1918 – начале 19l9г. образовались также компартии Литвы, Латвии, Эстонии, Бессарабии. VIII съезд РКП(б) в марте 1919г. высказался категорически против создания федерации самостоятельных коммунистических партий и заявил, что необходимо существование единой централизованной Коммунистической партии с единым Центральным Комитетом. Центральные комитеты компартий национальных республик были подчинены ЦК РКП(б), получив права обкомов.
На основании этого решения в 1920г. большевистские организации Азербайджана, Грузии, Армении конституировались в соответствующие компартии, которые и возглавили борьбу за Советскую власть в Закавказье.
Теперь сами, товарищи, ответьте на вопрос, возник ли бы Союз ССР, если бы не было этого структурного партийного, как бы его назвать, «паука» с центром в Москве. Вот что такое объективное функционирование партии как государственной структуры. Вот почему именно с этим её обликом, именно с этим аспектом её жизнедеятельности так неотвязно, остервенело стремится покончить классовый враг.
Таких примеров можно приводить много, мне представилось уместным выбрать тот, который наиболее созвучен нашим сегодняшним заботам.
Вывод, который из всего этого напрашивается, такой: чтобы восстановить страну, нужно иметь партию не просто большую и единую, не просто коммунистическую по своим идеалам, но партию, активно нацеленную с первых своих шагов стать и быть, всё в нарастающей степени, вот именно, государственной, даже в известном смысле сверхгосударственной структурой. Если мы будем без конца извиняться за то, что партия такой структурой являлась в прошлом, и клясться, что она впредь никогда таковою не станет, – мы далеко не уйдём.
ТОВАРИЩИ, и ещё один аспект, если вы не слишком утомились.
Всякая общественно-экономическая формация заканчивает свой жизненный путь установлением наиболее структурно совершенного, т.е. монопартийного режима, в том виде, какой ей исторически доступен.
Так, рабовладельческая формация заканчивала империей, феодализм – абсолютизмом, буржуазия – фашистскими диктатурами. В этих режимах выражается и высший расцвет, как бы концентрация сил уходящего общественного строя, и в то же время они крайне опасны для своих геополитических соседей, так как уходящий класс инстинктивно чувствует, что дни его сочтены, и становится предельно агрессивным.
Если с этой точки зрения взглянуть на Европу 20-х – 30-х годов, то ведь, простите, она в большой своей части была густо коричневой. С 1922г. фашистская диктатура существовала в Италии, в 1926г. провозгласил себя диктатором Польши Пилсудский, его примеру тут же последовал Вольдемарас в Литве. Португалия находилась под властью Салазара, в Испании воцарился Франко. В Латвии был Ульманис, фашистскими диктатурами являлись независимые тогда Хорватия и Словакия. В Венгрии царила жесточайшая диктатура Хорти, в Румынии – диктатура Кордеану – Антонеску. Фактически фашистским государством являлась под руководством Маннергейма Финляндия. В 1935г. зачем-то объявил себя диктатором в Болгарии царь Борис. Это уже не говоря о Гитлере. И без Гитлера в Европе было достаточно, так сказать, весело. Все эти диктатуры вели борьбу всеми мыслимыми и немыслимыми средствами с коммунистическим и рабочим движением.
Чем могла ответить наша страна? Только скорейшим установлением аналогичного монопартийного устройства, но, естественно, в той форме и на тех более высоких принципах, которые объективно присущи нашему общественно-экономическому укладу. Например, на принципах классовой, интернациональной, а не узко националистической солидарности и т.д. И этим победить.
Хочу предвосхитить неизбежный, наверное, вопрос о репрессиях. Как хотите, но ведь защищаться-то надо? Если бы кто у нас где-нибудь в конце 80-х годов изловчился и репрессировал всю эту свору, которая сегодня толкает страну в пропасть, ведёт открытый геноцид народа, то что, – это было бы «жестоко»? Да это было бы благо величайшее для нашей страны и для всей мировой цивилизации.
В 20-х – 30-х годах, кстати, у нас внимательно подсчитывали жертвы националистических диктатур в Европе. Вот такая мне попалась статистика: с 1925 по 1929г. через суды, полицию, фашистские бандформирования было физически уничтожено 620 тыс. чел., в 1930г. – 189 тыс. За 1931г. физически уничтожены, пали жертвами белого террора 1090421 чел., из них казнены по судебным приговорам 91548 чел.[4]
Вот в какой обстановке приходилось совершать свой путь нашему государству в ту эпоху. Давайте об этом не забывать.
[1] И.Сталин. Вопросы ленинизма. Госполитиздат, 1953, стр.600-601.
[2] Д.Локк. Избр. филос. произв. в двух т., т. II. Соцэкгиз, М., 1960, стр.145, 172.
[3] Д.Локк, ук. соч., стр.148.
[4] Л.Жестяников. Фашизм и социал-фашизм. Учпедгиз, 1932, стр.5.
Опубл.: информбюллетень «Светоч» №17, март – апрель 1993г.
Короткая ссылка на этот материал: http://cccp-kpss.su/206
Этот материал на cccp-kpss.narod.ru
